Письма с фронта. 1914–1917

Сегодня, наконец, прибыл Передирий с тремя лошадьми; Ужок – роскошь, я сегодня через две минуты выбегаю его смотреть. Он поднялся, стал тоньше и похож уже на лошадь. Сейчас, уже в сумерки, мы еще раз выходили с Самохиным и осматривали его. Я боялся, что он выйдет тяжеловат, но теперь я спокоен: его ножки тонки и сухи. С моими аттестатами стоит дело совсем плохо: ни на меня, ни на Осипа, ни на Передирия, ни на Осипову лошадь. Об Осипе с лошадью вел сегодня переговоры с Самохиным, и, может быть, уладим. Относительно меня перерой все, что можно… у нас нигде нет. Должны быть два аттестата: один с упоминанием высылки тебе, другой на другие виды довольствия… я подробностей не помню. Я написал в полк о высылке мне хотя бы копий моих аттестатов, но ответа все нет… там всего боятся и над каждым пустяком думают по две вечности. В результате выходит то, что все мы, с лошадьми, будем кормиться в долг, пока все не уладится. Я пишу тебе, а наши все поехали на панихиду… вчера были убиты два артиллериста. Были они в том полку, в котором я был в последнее время, и пришли туда той же дорогой, как и я… той же уходили, но на обратном пути случайно на них попал низкий разрыв шрапнели… Прекрасные офицеры оба: смелые, живые, радостные. Особенно много говорят об одном, который до меня служил в штабе: человек всегда оживленный и остроумный. При мне он один раз обедал с нами и всех смешил. Я тогда не успел к нему присмотреться. Когда я ехал как-то в полк, то миновал его батарею и он громко меня приветствовал. Теперь его нет. «Теперь он постиг тайны, – говорит мой сожитель, возвратившись с панихиды, – он нашел синюю птицу». Он добавляет, что лежат они парочкой, спокойные, как будто заснули. Признак, что они, между прочим, поражены и в сердце. Только одну странность оставил покойный; он просил, чтобы его похоронили там, где его убьют… и больше нигде. Завтра мы исполним его последнюю волю. «Странную» потому, что у него есть жена и мальчик… небольшой. Почему он захотел лечь в землю одиноким и далеким от своих, он не пояснил и тайну унес с собою. По мнению сожителя, он как будто искал смерти.

Погода у нас несколько испортилась, хотя весна вошла в свои права. Сейчас мне принесли два твоих письма – одно от 12 марта, в котором ты волнуешься, не получая от меня писем. Я со своей стороны удивляюсь, что тебя еще не посетил Андр[ей] Александ[рович] Костров, который выехал 6-го и должен тебя посетить на другой же день по прибытии. Где он делся, и почему его до сих пор нет. Твое письмо вновь невеселое, главное потому, что нет от меня писем. Я пишу вновь через день, а три дня перед этим подряд три дня (в середине открытку); написал и Гене, написал поздравительное и Кире (поцелуй его по поводу сегодняшнего дня покрепче). Где мои письма и почему ты их не получаешь, не понимаю… пока, женушка, немного подзаймусь!

Сбросил ворох бумаг. Ты, моя милая детка, все возвращаешься к прошлому и строишь разные относительно меня догадки. Но я никак одного не пойму, как ты можешь думать, что я молчу умышленно или потому что недоволен тобою, или грущу? Разве это на меня похоже? Прежде всего вы должны быть спокойны и беззаботны, и я все делаю, что могу для этого, а так как письма – это почти единственное, что я могу дать, я это и делаю при первой возможности. Повторяю, я через день пишу, обязательно, понукаю Осипа, а теперь прикажу и Передирию, если он умеет. Да если бы у меня двадцать тоск и скорбей было на сердце, это не может лишить тебя ни одной строчки. А мстить молчанием, этого, конечно, ты с моей стороны ждать не вправе. Мы живем под другим здесь небесным покровом, в своеобразной психике.

Я иду по тропе и возвращаюсь по ней назад, а дня через 3–4 по ней идут другие, и их нет, а я жив. Что же мне еще надо? Какие у меня могут еще быть претензии или пожелания, если Господь ко мне милостив. Я оборачиваюсь назад и не все в себе понимаю в день 13–14 февраля. Вероятно, я успел за две недели заболеть тыловой хворобой… Ну, будет об этом. Я очень рад, что Генюша стал хорошо учиться, главным образом потому, что это даст ему возможность отдохнуть летом, а это ему так нужно.

Пока еще не разобрались в белье, которое привез Передирий, но, кажется, простыней нет или только одна. Давай твои глазки и губки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

20 марта 1916 г. Дейст[вующая] армия. [Открытка]

Дорогой мой Кирилочка!

Только теперь получил твое письмо, которое ты мне написал давно. Спасибо за память. Я сегодня был в окопах и оттуда видел, как наш и австрийский аэропланы гонялись друг за другом… высоко-высоко. Австрийский бросился убегать, а наш полетел над позицией противника, чтобы посмотреть, что он делает. Целуй маму, Геню и Кису. Пиши, когда найдется свободное время, или прикажи писать Киске.

Целую и благословляю моего беленького мальчика. Твой папа.

20 марта 1916 г.

Дорогая моя и ненаглядная женушка!