Письма с фронта. 1914–1917

Мне интересно, зная офицеров Каменецкого[22] полка, теперь анализировать, что из каждого из них вышло. Постепенно я узнаю то про того, то про другого. Помнишь Карпика, изящного и недурного молодого человека. Из него вышло то, что и нужно было ждать по его «специальности». Бои ему сразу же пришлись не по вкусу, он довольно быстро нашел, что у него выпадает какая-то кишка, и… очутился в более спокойных местах и, вероятно, не один. В этом же духе поступил поляк З., друг и приятель Соколовского, но менее быстро: он убедился в том, что его представление прошло через 1–2 инстанции, и тогда отыскал в себе хворь… какую, не помню: мало ли кишок, которые выпадают, или селезенок, которые блуждают… Мой товарищ по картам, Гл[уша нов ск]ий, тоже повел себя подозрительно, хотя точно сказать еще не могу, а грешить не хочу. Про его родственника Бег-ва рассказывают целые легенды: он заделался сумасшедшим или, действительно, стал таким от пережитых волнений. Он и теперь переходит от испытания в одном учреждении к испытанию в другом.

Словом, война, как нож опытного хирурга, вскрывает все внутренности и выкладывает их наружу: вот вы какие, говорит она, вот каково существо вашей души и совести, а какие вы были раньше, я не знаю, да это меня и не интересует. А кто же уцелел и остался на кровавом посту? Скромные, в мирное время «удовлетворительные», часто только терпимые… Если бы в старое время сказать Соколовскому, что у него в полку останутся только Тушин, Фофанов, Шелепин, Хмелевский и т. п., а Суворов, Ватман и т. д. будут изъяты, он взялся бы с отчаянием за голову и просил бы пощады… а на войне все это свершилось само собою, и от этого не стало хуже, а лучше: остались люди прочные, привыкшие к огню и испытанные. Грустно подумать, что минет война, из углов вылезут тараканы, и бедные боевые пчелы будут задушены массой, отодвинуты на задний план и их труды, их военные работы будут обесценены и заменены глубоко мирными расценками.

Из твоей краткой открытки я вижу, что ты зачувствовала себя неплохо и в первый раз заснула хорошо… 13 марта, т. е. ровно месяц спустя после 13 ФЕВРАЛЯ… месяц целый плохого сна, это Бог знает к каким можно придти выводам. Я написал сыновьям письма (Кирилке – два) и теперь жду от них ответы, которые должны быть написаны правильно и красиво. Я и сам за собою слежу в минуты писанья им более внимательно… Математика тихонько, но подвигается, и если я улучаю свободную минутку, то занимаюсь ею с большим наслаждением. Так как «Психология» теперь остается у меня, то ее я перестал читать, прочитав две трети. Более легкое чтение мне теперь совсем не удается. Пришел с вечерни. У нас тепло, но холодновато.

Давай, моя детка, твои более веселые теперь глазки и губки, а также наших малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

23 марта 1916 г.

Дорогая моя женушка!

Получили с Осипом четыре письма: он – одно от Тани и я – три от тебя, Нади и очень занятого молодого человека (Кирилл Андреевич). Последнее письмо получить было очень лестно ввиду излишества забот и трудов, лежащих на плечах этого джентльмена. По-видимому, таким же вниманием к юному джентльмену прониклась и цензура, так как она отметила Кирилкину литературу своим штемпелем. Мы по поводу этого много смеялись, думая, что цензор, вероятно, из слепых, так как зрячий за 10 шагов мог бы различить лапку и каракули восьмилетнего «анархиста» или «доносчика». Не стала ли «Мадмумазель» приходить к моим сыновьям каждый день, иначе не могу понять, почему она выставляется главной препоной на пути Кирилкиного писательства? И почему это, едва усталый мальчик вернется из школы, она тут как тут? Предлагаю Вашему Превосходительству в этом разобраться и мне донести; если же Ваше Пр[евосходительст]во усмотрите некоторую политическую пакость со стороны Его Пр[евосходительст]ва, то рекомендую В[аше]му Пр[евосходительст]ву некоторые мероприятия по мягкому (хотя и очень упругому) месту Его Пр[евосходительст]ва.

Мой партнер по винту – Глушановский, муж сестры его жены – Беличев, о судьбе которых я тебе и рассказывал. Суворова ты едва ли помнишь: небольшого роста, худой, очень живой и подвижный; еще хлопотал о восстановлении его родства.

Сегодня я исповедывался и причащался, пережил очень хорошие минуты, как всегда это со мною бывает. Устроил сегодня же трио «Да исправится»: первая партия – один доктор, прекрасный тенор, вторая – один прапорщик (так себе) и басовая – я. Вышло очень недурно и доставило очевидное удовольствие, особенно солдатишкам. Сожитель тоже говел и был доволен. Я как-то послал тебе от него поклон, в первом же или втором письме, но от тебя ответа не было… Вероятно, ты не получила.