Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

Адрес: Ив. Ив. Скворцов. Москва Большая Пресня, д. Здоровой, кв. 8.

Работа эта представляет расширение книги Богданова, известной Вам. Как я понял, это политическая экономия, иллюстрированная историей культуры. Вещь, на мой взгляд, ценная, и нам издать ее надо бы.

Вообще я очень высоко ставлю Богданова и его группу. Это чрезвычайно ценные люди.

2. Богданов предлагает свою книгу:

«Из психологии об-ва», 3-е издание. Условия его с «Палладой» были таковы: 4250 экз. по 80 к., гонорар 800 р. Книга листов 15. Дополнена статьей «К характеристике философии пролетариата», новым предисловием, примечаниями. «Паллада» ставит условием выпуск не раньше 1-го февраля, чтобы разошлись оставшиеся у нее экземпляры, и цену не менее 80 к.

Это — хорошая книга, очень ходкая, как видите. Я бы издал и три книги «Эмпириомонизма», ибо, как уже сказал, очень ценю труды Богданова.

3. Луначарский готовит книгу «История русского народного творчества». Это — моя идея, и я понемногу плачу ему за работу. Уплатил тысячи две лир. Книга будет готова не скоро.

На первые два. вопроса Вы мне ответьте поскорее, а если решаете их утвердительно, то

— в первом случае:

телеграфируйте Степанову, чтобы он выехал к Вам для переговоров, ибо он, кажется, очень торопится и может отдать книгу в другие руки,

— во втором:

напишите Богд[анову], чтобы прислал материал.

Засим: попросите милого Семена Павловича прислать книг, передав ему прилагаемую записку. […]

А.

453 В. А. СМИРНОВУ

8 [21] ноября 1908, Капри.

Уважаемый Василий Алексеевич!

Все Ваши стихи — кроме «Траурного марша» — могут быть напечатаны, если не встретится цензурных препятствий. «Траурный марш» — вещь наименее удавшаяся Вам — тяжело написана. Мне кажется, что это ниже Ваших способностей, сколько я могу судить о них по другим стихам и по рассказам о Вас одного из Ваших московских знакомых.

В стихах у Вас заметна подражательность — говорю о форме. «Метель» напоминает Верхарна в переводах Брюсова, «Привет» — Блока, местами чувствуется Бальмонт. Всей душой желаю Вам найти самого себя.

Рекомендовал бы Вам не печатать вторую часть стихотворения «Капитал» — она очень холодно и рассудочно написана. В ней есть что-то из прокламации. Это — не поэзия, не искусство.

Вы умеете писать картинно и верно: об этом особенно хорошо говорит четвертая строфа стихотворения «Метель». В поэзии, в стихе должен главенствовать образ, — мысль, данная в нем, сильнее мысли, одетой в слова, да еще в слова слишком заношенные.

Посылаю Вам все стихи, дабы Вы посмотрели их еще раз. Может быть, Вам удастся устранить некоторые неловкости и излишнее. Исправив — пришлите мне. И если есть еще стихи — посылайте их, мне очень хотелось бы прочитать.

За советы, не прошенные Вами, — извините меня. Я по отношению к Вам не учитель, а читатель. Читатель, который верит, что русский пролетариат должен выдвинуть из своей среды новых поэтов — бодрых, сильных, ярких — новых людей.

Поэтов этих не один я жду, конечно.

Всего доброго!

А. Пешков

Мой адрес:

Италия.

Itali. Capri, presso Napoli.

M. Gorky.

454 С. Г. СКИТАЛЬЦУ

До 24 декабря 1908 [6 января 1909], Капри.

Дорогой мой Степан Гаврилович!

Повесть Вашу — «Этапы» — прочитал, искренно советую Вам: не печатайте ее! Ибо — зачем Вам столь жестоко выставлять себя на осмеяние и глумление? По-моему — незачем. А смеяться и глумиться будут все: и критики и читатели, — герой повести Вашей заслужил это в высокой мере.

Он — прежде всего — слеп духовно: весь мир, все люди, города, лошади, камни, звезды — все закрыто для него его же нелепой и не очень гениальной фигурой; он ничего не видит, не ощущает, кроме себя, и он невероятно надоедлив своим «унижением, кое паче гордости», самолюбованием, самохвальством. Хуже всего то, что Вам он — явно нравится.

Степан Гаврилович! Три года тому назад наша страна пережила великое сотрясение своих основ, три года тому назад она вступила на путь, с коего никогда уже теперь не свернет, если б даже и хотела этого. Неужели этот поворот, историческое значение которого так огромно и глубоко, прошел для Вашего героя незамеченным, не оживил, не расширил, не взволновал Вашей души радостным волнением, не зажег огонь Вашей любви к родине новыми, яркими цветами? Повесть говорит—нет. Скиталец остается тем же, чем он был до 905 г.

Но — если так — бросьте перо. Бросьте, это я говорю Вам дружески, а не учительски.

Вам, видимо, не о чем писать, кроме себя самого, и Вы ничего не любите, кроме себя.

А любите Вы себя изломанной, больной и — простите! — неумной любовью, любовью — без гордости. И Вы совершенно не умеете отличить Ваше личное, субъективное, только для Вас одного значительное, — от общезначимого, интересного и ценного для всех людей.

В повести Вашей Вы являетесь декадентом в самом печальном смысле этого слова, а быть декадентом — стыдно, так же стыдно, как болеть сифилисом. Тем более должно быть стыдно рассказывать о этой своей болезни людям.