К русскому же писателю — я не про себя говорю, поверьте! — надо относиться вдвойне уважительно, ибо это лицо почти героическое, изумительной искренности и великой любви сосуд живой. Почитайте о Глебе Успенском, Гаршине, Салтыкове, о Герцене, посмотрите на ныне живущего Короленко — первого и талантливейшего писателя теперь у нас. И вообще — учитесь, читайте — научитесь уважать людей за их работу, за все то, что они в прошлом сделали для Вас и чем Вы живете ныне, не зная о том великом труде, который лежит в каждой вещи, коею Вы пользуетесь, не зная — как она сделана, сколько крови стоит.
А о виллах и прочих пустяках — не думайте, это дрянь. Кстати — у меня виллы нет, да едва ли и будет.
Ну, повторю еще раз: не гасите в себе одолевающего Вас беспокойства и недовольства, пусть оно — мучает Вас, но пусть горит, оно-то и поможет Вам быть человеком, какие нужны нашей стране. Мы, русские, все слишком спокойны, и это нам вредно, это губит нас.
Будьте здоровы, учитесь, работайте, читайте.
А за Ваш привет девочке — спасибо Вам. Это очень хорошо Вы сделали. Только ее зовут не Корена, такого имени нет, есть — Кармела, зовут её — Жозефина, а сама себя она зовет Шушуфина. Учится говорить по-русски.
Думаю, что ничего худого не посоветовал Вам.
М. М. КОЦЮБИНСКОМУ
Декабрь, до 12 [25], 1910, Капри.
Дорогой Михаил Михайлович!
Книжку Вашу прочитал с большим наслаждением, с душевной радостью.
Посылаю Вам экземпляр с замеченными во время чтения ошибками переводчика: не «изба», конечно, а — сакля и не «воз», а — возок; воз по-великорусски будет телега груженая. На 25-й стр. «одинокая, как палец» — перифраза поговорки «один, как перст» — очевидно? Не очень ловко.
И, бомбу руками не разорвешь, а конечно — «взрывом», но говорить об этом излишне. Ко второму изданию, коего, надеюсь, нам не долго ждать, это надобно устранить, — верно?
Писать больше — некогда. Очень занят.
Кланяюсь всему семейству. Как насчет второго тома? Когда думаете ехать сюда?
Будьте здоровы, крепко жму руку.
И. И. БРОДСКОМУ
Конец декабря 1910 [начало января 1911], Капри.
Дорогой мой —
Вы меня ужасно обрадовали Вашим сообщением о картине Серова! Я попрошу Вас: оставьте ее пока у себя, а когда поедете сюда, захватите — хорошо? И с нею вместе — этюд Ильи Ефимовича, ежели таковой будет.
А Валентину Александровичу — передайте сердечный мой привет: считаю, что он мне подарил эту вещь дважды. И скажите ему: известно мне, что собирается он за границу, а городовой — не пускает его, так когда его, академика, будочник отпустит и за границу он попадет, — по всем божеским законам следует, чтоб он заглянул на остров Капри! Необходимо это! А то я огорчусь, сойду с ума, ослепну, оглохну и заболею чумой. Очень я его люблю, — крепкий он человечище и художник божий.
Монеты я не получил, увы! И надежд не имею получить их, ибо — где они? Не знаю.
Так все небрежно на сей земле!
Сильно работаю, желаю быть свободен этим летом.
Будьте здоровы, дорогой!
Поздравляю с Новым годом Вас, Л[юбовь] М[арковну], дочку и всех добрых людей, кои около Вас.
Еще — спасибо!
Но если б Вы захотели выслать картину Серова — выньте стекло и посылайте обязательно почтой, хорошо \ паковав. Мне, конечно, чем скорей — тем приятнее видеть ее у себя, — Вы это понимаете!
Очень ждем Вас.
Все кланяются.
Аничкин — пишет плохо.
Трудно сказать что-либо более ясное по поводу этих рассказиков, — просто — плохо, натужно и — с претензиями, что всего хуже.
Рукописи — высылаю.
В. И. АНУЧИНУ
Декабрь 1910, Капри.
Уважаемый Василий Иванович!
Приятно получать Ваши жизнерадостные письма. И откуда у Вас бодрость берется в такое проклятое время? Веры много — это хорошо! Или это специальное сибирское? Фотографии туруханской ссылки так до меня и не дошли. Очень жаль. Книги Рукавишникова у меня есть. Изломался парень. Толку не будет. Дурно манерничает, как проститутка.
Когда в ближайшее время соберетесь в Пенатах, скажите спич и заверьте Илью Ефимовича, что мы, каприйцы, любим и чтим его и ждем многих славных работ!
Что он теперь пишет, кроме портретов? Я хотел бы иметь снимок с портрета Морозова.
Как Вы думаете — надолго ли успокоились японцы и что они предпримут в дальнейшем? Не будут ли обижать Вашу прекрасную Сибирь? Черкните пару слов и о Китае.
Будьте здоровы и попрежнему бодры. Жму руку.
Декабрь 1910 г.
И. Л. ФРЕНКЕЛЮ
Конец 1910, Капри.
Дорогой мой Илюша!
Да, Толстой — человек — умер, но великий писатель — жив, он — навсегда с нами.
Через несколько лет, когда ты будешь постарше и сам начнешь читать прекрасные книги Толстого, ты, милый мальчик, с глубокой радостью почувствуешь, что Толстой — бессмертен, он — с тобой и вот — дарит тебе часы наслаждения его искусством.