Читаем Письма. Том I (1896–1932) полностью

Мадам Рерих шлет Вам свой искренний привет, и мы все желаем Вам успеха и здоровья на Вашем светлом пути.

[Искренно преданный Вам][1070],

[Н. Рерих]

326

Н. К. Рерих — М. А. Таубе

№ 15

5 апреля 1932 г. «Урусвати»

Дорогой Михаил Александрович,

Ваше письмо номер 4 от 15–17 марта было получено нами уже 31-го, что показывает необыкновенную быстроту голландской линии. Пройду письмо Ваше по пунктам.

1. Относительно Тюльпинка, очень надеюсь, что, в конце концов, несмотря на его проволочки, выставка в Брюгге состоится. Относительно его «самодержавия», как Вы пишете, конечно, подобное самодержавие было бы весьма своеобразным, если бы оно выражалось, с одной стороны, в непредоставлении отчетов, а с другой стороны, требованием денег из голубого неба. Вполне согласен с Вашей точкой зрения, выраженной и в Вашем прошлом письме, по поводу финансовых соображений Америки, которые, конечно, должны быть нормированы заблаговременными сметами, иначе мы будем иметь справедливые замечания от некоторых членов Советов и Специальных Комитетов.

2. Никакого недоразумения с нашей стороны о лекциях о Знамени и о Пакте и не было. Вероятно, недоразумение было в Париже, но, во всяком случае, не с нашей стороны, ибо рекомендованная и мною, и Вашим Парижским Комитетом выставка в Брюгге, именно, и есть то самое паломничество Знамени, которое оповещает мир о своем существовании. Теперь, мне очень интересна Ваша программа для осуществления междуправительственного акта. Молчанием или одними внутренними нашими постановлениями мы его не достигнем.

3. Еще раз радуюсь об осуществлении так желанного мною Комитета Пакта в Париже. Как Вы помните, я никогда не предполагал этого Комитета как Комитета русского, и потому сразу же я упоминал о князе Бианки Медичи и о профессорах Лефюре и Лапраделе. Кстати, почему двух последних имен не упоминалось в Комитете, ведь оба они сочувствовали Пакту?

4. К «Пантеону Русской Культуры» не будем возвращаться, ибо, по словам Шклявера, статья была прочтена в собрании и тем исчерпана.

5. О плачевном положении русской прессы совершенно согласен с Вами.

6. Относительно неожиданного для меня появления моей статьи «Легенда Азии» рядом с известным Вам именем я немедленно же писал Шкляверу, на что получил ответ, что газета эта будто бы совершенно непартийная. Мне же лично такое помещение статьи, да еще с редакционной самовольной припиской, очень не понравилось. Неужели Шабас или Шено не имеют под руками какой-либо французской газеты, где наши столь редкие выступления могли бы достойно помещаться?

7. Мое прошлое письмо за номером 14, которое Вы, конечно, прочтете вместе с Г. Г. Шклявером, вполне отвечает на этот пункт.

8. Говорил ли Вам монсеньор Шапталь о моей с ним продолжительной беседе в 1930 году, когда ему была оставлена мною целая кипа нашей литературы? Последствием этой беседы была моя беседа с о. Кэне — обе беседы были, казалось, очень дружественны.

9. Буду очень ждать Ваших соображений о дальнейших действиях. Конечно, понимаю, что многие детали не могут войти в письма и из-за расстояния, и по своей сложности. Но тем не менее ожидаю хотя бы общих линий, и таким образом мы можем действовать на нашем культурном фронте вполне объединенно.

10. Посылаю Вам копию с постановления Общества Сибиряков. Постановление хотя и симпатично, но совершенно однобоко и вряд ли может походить на договоренность с нами. Из этого постановления я вижу лишь какие-то обязательства с нашей стороны, но никаких формул со стороны Сибиряков по отношению к нам усмотреть невозможно. Потому хочется, чтобы дипломатически и дружественно была бы установлена обоюдная кооперация. Иначе я даже лишен возможности ответить Сибирякам, ибо тем самым я подтвердил бы наши обязательства, не зная, какие именно формулы мы получаем обоюдно. На основании однобоких подобных договоров, конечно, мы можем иметь большое количество организаций, но это не будет сотрудничеством, которое лежит в основе всякой Культурной Работы. Особенно говорю о ясности договоров, ибо этот вопрос необходимой ясности так болезненно возникал в Париже, и я вполне к нему присоединяюсь, так же как и все наши американские сотрудники. Но именно в договорах должна быть очень кристальная ясность, или иначе рано или поздно это кончается какими-то неприятностями. В случае спешной надобности не откладывайте письма на двухнедельный срок, ведь уже и летний сезон не за горами.

Шлем Вам и семье Вашей наши самые сердечные пожелания.

327

Н. К. Рерих — М. А. Таубе

№ 16

7 апреля 1932 г. «Урусвати»

Дорогой Михаил Александрович,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915
Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Переписка Андрея Белого (1880–1934) с философом, музыковедом и культурологом Эмилием Карловичем Метнером (1872–1936) принадлежит к числу наиболее значимых эпистолярных памятников, характеризующих историю русского символизма в период его расцвета. В письмах обоих корреспондентов со всей полнотой и яркостью раскрывается своеобразие их творческих индивидуальностей, прослеживаются магистральные философско-эстетические идеи, определяющие сущность этого культурного явления. В переписке затрагиваются многие значимые факты, дающие представление о повседневной жизни русских литераторов начала XX века. Важнейшая тема переписки – история создания и функционирования крупнейшего московского символистского издательства «Мусагет», позволяющая в подробностях восстановить хронику его внутренней жизни. Лишь отдельные письма корреспондентов ранее публиковались. В полном объеме переписка, сопровождаемая подробным комментарием, предлагается читателю впервые.

Александр Васильевич Лавров , Джон Э. Малмстад

Эпистолярная проза
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

П. А. Флоренского часто называют «русский Леонардо да Винчи». Трудно перечислить все отрасли деятельности, в развитие которых он внес свой вклад. Это математика, физика, философия, богословие, биология, геология, иконография, электроника, эстетика, археология, этнография, филология, агиография, музейное дело, не считая поэзии и прозы. Более того, Флоренский сделал многое, чтобы на основе постижения этих наук выработать всеобщее мировоззрение. В этой области он сделал такие открытия и получил такие результаты, важность которых была оценена только недавно (например, в кибернетике, семиотике, физике античастиц). Он сам писал, что его труды будут востребованы не ранее, чем через 50 лет.Письма-послания — один из древнейших жанров литературы. Из писем, найденных при раскопках древних государств, мы узнаем об ушедших цивилизациях и ее людях, послания апостолов составляют часть Священного писания. Письма к семье из лагерей 1933–1937 гг. можно рассматривать как последний этап творчества священника Павла Флоренского. В них он передает накопленное знание своим детям, а через них — всем людям, и главное направление их мысли — род, семья как носитель вечности, как главная единица человеческого общества. В этих посланиях средоточием всех переживаний становится семья, а точнее, триединство личности, семьи и рода. Личности оформленной, неповторимой, но в то же время тысячами нитей связанной со своим родом, а через него — с Вечностью, ибо «прошлое не прошло». В семье род обретает равновесие оформленных личностей, неслиянных и нераздельных, в семье происходит передача опыта рода от родителей к детям, дабы те «не выпали из пазов времени». Письма 1933–1937 гг. образуют цельное произведение, которое можно назвать генодицея — оправдание рода, семьи. Противостоять хаосу можно лишь утверждением личности, вбирающей в себя опыт своего рода, внимающей ему, и в этом важнейшее звено — получение опыта от родителей детьми.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Павел Александрович Флоренский

Эпистолярная проза