Читаем Письма. Том I (1896–1932) полностью

Четвертое: я никогда не был против Ваших соображений о Ватикане. Но мне прежде всего хотелось знать, какие существуют к тому реальные возможности. К сожалению, Ваше прошлогоднее письмо с результатами поездки было настолько сильно и убедительно в отрицательном значении, что трудно подумать, каким образом Вы, ослабленный присутствием протестанта, можете получить лучшие результаты. Не однажды слышал я сам от прелатов, что если православные обычаи для них почти приемлемы, то каждый протестант является их явным врагом. Тот самый духовный директор, с которым до его злосчастного припадка падучей мы имели дружественные разговоры, однажды сказал мне очень знаменательную формулу: мы навсегда остаемся католиками, а они на всю жизнь остаются протестантами. Может ли человек вечно пребывать лишь в протестующем состоянии? После таких формул, конечно, депутация с протестантом вызывает особые соображения. Кроме того, до всяких предположений о поездке, думаю, что надо установить вполне дружественные сношения с кардиналами Бельгии и Франции, чтобы быть уверенными в хорошем отзыве с их стороны, буде их запросят. Для таких же добрых сношений требуется не только некоторое время, но и некоторое усилие. Думаю, что Вы найдете этот предварительный план вполне практичным, особенно же помня Ваше заключение после прошлогодней поездки. С тех же пор я, по крайней мере, не знаю, много ли друзей прелатов прибавилось на нашем горизонте. Тем более предварительная тактика накопления должна быть усиленно применена. Результаты этих накоплений, конечно, будут благостны и для будущих сношений с Ватиканом, против которых как таковых я никогда не высказывался. Сообщите Ваши соображения по этому поводу.

Пятое: вы сообщаете, что все мои указания относительно фондешэн[1321] в Брюгге исполнены. Имейте в виду, что единственное мое указание было о стеклах для картин, но и это относилось не к фондешэн, а гораздо раньше ее, к выставке. Потому я совершенно теряюсь, какие именно мои указания о фондешэн Вы имеете в виду. Вы знаете, что идея фондешэн в Брюгге никогда не входила в мои планы, и Вы совершенно справедливо назвали ее приятным сюрпризом Тюльпинка. Я настолько не знаю местных брюжских и вообще бельгийских настроений и устремлений, что высказываться о чем-то, что принадлежит самостоятельной мысли других, я совершенно не нахожу возможным, чтобы так или иначе, хотя бы в малейшей степени, не утрудить самодеятельность чьих-то действий, тем более что я не видал предварительной программы Тюльпинка и не знаю, какие именно у него основания к выполнению всего этого благого начинания. Пожалуйста, сообщите мне, о каких именно моих указаниях Вы упоминали в письме, тем более что Г. Шклявер сообщает, что по общему положению Бельгии доклад Тюльпинка вообще состояться не может. Также не знаю, какое такое может быть положение в Бельгии, что даже академическое собрание физически не может состояться, ведь это хуже осадного положения. Пожалуйста, разъясните, в чем дело.

Шестое: по вопросу об отношении Стэт Департамента к делу Пакта я только что писал м-м де Во, но не могу не остановиться на этом вопросе и сейчас. Прежде всего, мне совершенно необходимо конкретно знать, в каких именно оскорбительных выражениях отзывались чины Департамента и дипломатического корпуса. Мне это необходимо знать совершенно конкретно, ибо сейчас, при изменении всего правительства, мы будем иметь друзей в соответственных должностях. Тем более мне необходимо знать выражение, на которое Вы намекаете, совершенно конкретно и документально, ибо только таким порядком мы можем действовать во имя справедливости и истины. Как я уже писал м-м де Во, официальное воздержание Стэт Департамента от нашего Пакта объясняется очень просто. С того момента, когда мы обратились в Музейную Комиссию Лиги Наций, всякое касание Пакта к правительству Соединенных Штатов окончилось, и все сделалось исключительно частной инициативой в их глазах. Вы знаете воздержание Америки от Лиги Наций, и проект американского женевского консула, представленный в Лигу Наций и тем вызвавший воздержание Стэт Департамента, является достаточным примером. Там, где Лига Наций, там нет Америки. Но, очевидно, Вы имеете в виду не это общеизвестное соображение. Очевидно, Вы знаете о каких-то недопустимо оскорбительных выражениях определенных лиц. А может быть, даже имели особую переписку с официальными кругами Америки. Вот об этих конкретных недопустимых выражениях будьте добры определенно меня уведомить, чтобы я мог принять соответственные охранительные меры.

Седьмое: поздравляем нового греческого вице-консула в Брюгге[1322].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915
Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Переписка Андрея Белого (1880–1934) с философом, музыковедом и культурологом Эмилием Карловичем Метнером (1872–1936) принадлежит к числу наиболее значимых эпистолярных памятников, характеризующих историю русского символизма в период его расцвета. В письмах обоих корреспондентов со всей полнотой и яркостью раскрывается своеобразие их творческих индивидуальностей, прослеживаются магистральные философско-эстетические идеи, определяющие сущность этого культурного явления. В переписке затрагиваются многие значимые факты, дающие представление о повседневной жизни русских литераторов начала XX века. Важнейшая тема переписки – история создания и функционирования крупнейшего московского символистского издательства «Мусагет», позволяющая в подробностях восстановить хронику его внутренней жизни. Лишь отдельные письма корреспондентов ранее публиковались. В полном объеме переписка, сопровождаемая подробным комментарием, предлагается читателю впервые.

Александр Васильевич Лавров , Джон Э. Малмстад

Эпистолярная проза
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

П. А. Флоренского часто называют «русский Леонардо да Винчи». Трудно перечислить все отрасли деятельности, в развитие которых он внес свой вклад. Это математика, физика, философия, богословие, биология, геология, иконография, электроника, эстетика, археология, этнография, филология, агиография, музейное дело, не считая поэзии и прозы. Более того, Флоренский сделал многое, чтобы на основе постижения этих наук выработать всеобщее мировоззрение. В этой области он сделал такие открытия и получил такие результаты, важность которых была оценена только недавно (например, в кибернетике, семиотике, физике античастиц). Он сам писал, что его труды будут востребованы не ранее, чем через 50 лет.Письма-послания — один из древнейших жанров литературы. Из писем, найденных при раскопках древних государств, мы узнаем об ушедших цивилизациях и ее людях, послания апостолов составляют часть Священного писания. Письма к семье из лагерей 1933–1937 гг. можно рассматривать как последний этап творчества священника Павла Флоренского. В них он передает накопленное знание своим детям, а через них — всем людям, и главное направление их мысли — род, семья как носитель вечности, как главная единица человеческого общества. В этих посланиях средоточием всех переживаний становится семья, а точнее, триединство личности, семьи и рода. Личности оформленной, неповторимой, но в то же время тысячами нитей связанной со своим родом, а через него — с Вечностью, ибо «прошлое не прошло». В семье род обретает равновесие оформленных личностей, неслиянных и нераздельных, в семье происходит передача опыта рода от родителей к детям, дабы те «не выпали из пазов времени». Письма 1933–1937 гг. образуют цельное произведение, которое можно назвать генодицея — оправдание рода, семьи. Противостоять хаосу можно лишь утверждением личности, вбирающей в себя опыт своего рода, внимающей ему, и в этом важнейшее звено — получение опыта от родителей детьми.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Павел Александрович Флоренский

Эпистолярная проза