Письма Уильяма Берроуза

Утром случилось странное. Я дышал животом — выполнял упражнение, которому научился в Лондоне у некоего Хорнибрука (а тот — у островитян Фудзи) — как вдруг ни с того ни с сего кончил. Самопроизвольные оргазмы — явление редкое, даже у подростков. Со мной такое было лишь однажды — в Техасе, когда я испытывал на себе оргоновый аккумулятор. Еще момент: мой взор внезапно обратился к прекрасному полу. (Милый, меня аж трясет, я трепещу, но… женщины, оказывается, чертовски пикантны.) Знаешь, наверное, некоторые мужики в пятьдесят осознают свою гомосексуальность. Так может, у меня то же самое? Только наоборот. Непонятные чувства колышутся во мне, когда я вижу, как у какой-нибудь юной цыпочки мило выпирают грудки… Разве такое возможно?! Нет! Нет! И он отбросил в ужасе эту мысль подальше. На подгибающихся ногах вышел на улицу, а в ушах звенел девичий смех, смех, который, казалось, говорил: «Кого ты дурачишь, притворяясь гомосеком? Я же знаю тебя, детка». Что ж, на все воля Аллаха…

Пишу линейное продолжение «Интерзоны». Если будешь доступен по своему обычному адресу, то пришлю вторую главу, когда закончу. Уже скоро. Может, напечатаюсь в парижском издательстве «Обелиск пресс» [361]. Алан, правда, ничего не говорил о возможности опубликовать «Голый завтрак» в Париже. Ладно, a ver, a ver.

Если у тебя завалялся выпуск «Таймс» со статьей про «Вой», то пришли мне, пожалуйста, любопытно взглянуть. Что пишут? Тебя наконец включат в американскую классику [362]?

Большой привет Джеку, Нилу и Корсо. Джеку я напишу в Мексику.

Тут имеются жалкие подобия гондол, на которых я каждый день упражняюсь в гребле. Типа такая у меня физкультура: мышцы сокращаются и расслабляются, сокращаются и расслабляются… очень приятно! И вообще мне столько вещей доставляет удовольствие: простая ходьба, сидение в кафе… не надо принуждать себя писать или делать что-либо — разве что когда в голову вдарит сюжет очередной зарисовки, а случиться такое может в любую секунду. Могу уйму времени провести, просто сидя и позволяя ощущениям свободно течь сквозь меня. Чувство, будто превращаюсь в нечто иное, будто границы меня истираются. И еще — что забавно — когда я начитаюсь тетрадок мисс Грин и иду блядовать, мне чудится, как будто рядом есть кто-то иной. Вот, например: трахал я Ахмеда — он в Большом Танжере самый «искренний» (то есть, на жаргоне рекламщиков, «распутный») проститут, и секс с ним — самый обалденный и раскованный. О чем другие мечтают, то Ахмед делает… Так вот, когда я был с ним в прошлый раз, мне почудилось, будто в комнате есть кто-то Третий. И этот Третий не упрекает меня, не выражает никакого отношения вообще. Он просто есть.

Временами кажется, что я на пороге чего-то невероятного, словно умираю и вижу себя самого. Третий встречался уже несколько раз, без помощи леди Джейн.

Тут паренек один, англичанин, болтает о суициде, мол, жизнь не стоит того, чтобы жить. Бред и чушь. По-моему, мне следует радоваться. Я словно переживаю какое-то откровение, только не могу выразить этого на словах. Дай знать, когда соберешься сюда и проч.

Люблю, Билл

P.S. Пиши мне по адресу: Марокко, Танжер, консульство США.

Дипломатическую миссию перенесли в Рабат [363].

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

13 октября 1956г.

Дорогой Аллен!

Не думаю, что мы обменялись ролями. Наши роли скорее расширились и изменились сами по себе. У меня сейчас период перемен, куда более значимый, нежели период созревания и раннего детства. Живу зарисовками, погружаюсь в них глубже и глубже… боюсь однажды не вернуться наружу.

Нет времени предаваться мистическим переживаниям, которые случаются каждый раз, как я выхожу на улицы Танжера. Есть в его улицах что-то особенное — оказавшись на них, я более никуда не хочу. Здесь меня, не преследует ужас застоя. И красота этого города — в переменах. Венеция прекрасна, но никогда не изменится. Она — сон, увековеченный в камне. Сон чужой, и финал его для меня кошмарен. Вот, например: небо, беззвучное небо, голубое, словно оргон, теплый ветер; каменная лестница идет вверх, в Старый город. И по ней спускается мальчик-араб в светло-пурпурной рубашке.

Мне предлагают трахнуться очень привлекательные мальчики, раз по десять на дню. Последний у меня — испанчик шестнадцати лет; от его улыбки поджимаются яйца. Он такой чистый, необрезанный, очень по-юношески невинный… Американским мальчикам недостает той самой невинности, ведь им не хватает опыта. Невинность немыслима без разврата… Приедешь — бери его; все его берут. Невинное дитя, но какая техника, мастерство… виртуоз! Оля-ля! Ну вот, аж сам завелся. Придется взять этого мальчика прямо сегодня и до завтра не ждать. Кстати, столь много предложений я получаю именно потому, что я из гомосеков Большого Танжера самый хороший: все знают, как щедр я был с Кики, к тому же у меня репутация настоящего джентльмена, во всех смыслах.