Письма Уильяма Берроуза

Мое неодобрение общественных норм достигает стадии психоза. Выпиваю как-то на яхте с матерыми ханжами из Англии, и кто-то говорит о ком-то, привязанном к маркеру. Тут я вставляю: «У меня был свой Маркер. Я тоже к нему привязался, очень сильно. И время от времени даже трахал его», — и сгибаюсь пополам от хохота, довольный собственным остроумием. Никому из гостей шутка смешной не показалась. Теперь стоит им завидеть меня, как у них на лбу проявляется надпись «Спасайся кто может»; все быстренько ретируются, думая про себя: «От этого гомосека одни неприятности».

В другой раз мы курнули ганджи с Полом Боулзом, пока он развлекал одну занудную богачку, ханжу из Америки. Я, распаленный выпивкой и травкой, принялся повествовать о яхе. Тогда богачка спросила: «Ну, и как скоро вы сгниете от своей отравы?» Я же ответил: «Сударыня, вам бы молиться на такой срок жизни». Мадама встала и ушла. Я подумал: ну все, конец дружбе с Боулзом. Ни фига! Его этот эпизод, похоже, позабавил; мы с ним потом еще встречались пару раз, и он открылся мне так скоро, как еще никто не открывался. Наши умы работают одинаково, телепатические волны между нами текут подобно потоку. В Боулзе есть нечто поразительно знакомое, и у меня зреет предчувствие, похожее на откровение. Я одолжил у него одну книгу [373], прочел — хороша. Жалко только, Боулз скоро уезжает на Цейлон. Вернется в феврале, и мы с ним еще, думаю, увидимся.

Да, машинка у меня есть — личная и притом неплохая.

Эти пижоны из Блэк-Маунтин [374] уж больно грозно выступают. Юнцы! Тебя из строя им не вывести. Отвлекают внимание — одна из старейших тактик в нашем деле. Замахиваются одной рукой, когда пробить хотя другой Контрудар? Хоть с дюжину! Говоришь им: «Ну разумеется, сегодня научные статьи — вот истинная литература», и тут же зачитываешь что-нибудь об антигемоглобиновом лечении в контексте борьбы с множественной дегенеративной гранулемой. Еще правила: никогда не отвечай противнику напрямую, не переспрашивай, о чем он сам болтает, — просто кивай, как будто его речи примитивны и жутко утомительны; заговаривай с кем-нибудь на стороне — сбоку от оппонента или позади него, надолго замолкай, как будто внимательнейшим образом слушаешь того человека, по временам кивая в знак понимания и вставляя что-нибудь навроде: «Ну, так далеко я не зашел бы. Пока по крайней мере» или: «Подобное повторно сказать можно. Вопрос: зачем?»

Короче, притворяешься, будто обсуждаешь оппонента с этим призраком, которого противник типа сам же и привел… Откуда такое — объяснить не смогу. Просто меня приводит в возбуждение сам вид параноиков, от ненависти ко мне выскакивающих из штанов. Не дождусь, когда придурки реально закипят и лопнут — хочется полакомиться их сочным, мягким нутром. Всякий раз, как араб злобно смотрит на меня, я полнюсь надеждой: вдруг он возьмет да и взорвется, и вся его сущность по косточке разлетится по всему марокканскому небу… Параноик, видишь ли, обязан иметь вторую половину, то есть переживать дополнительный страх или ненависть. Если б мне, без ответного страха или ненависти, удалось довести одного такого до кипения, он бы раскололся, и бог знает что выползло бы наружу. Фантазии, чувак, фантазии… Похоже на ломку. «Наш корабль волнует воды, до которых не плывали моряки в былые годы» [375]. Джек арабов пусть не боится. Мое положение позволяет официально отменить все поводы для страха.

Марокканский хаос прекрасен: в Касабланке процветают арабские хипстеры, организуется гигантское подполье. Повсюду разъезжают на джипах копы и расстреливают друг друга из автоматов…

Значит, на Рексрота напала шпана, когда он пошел купить содовой? Как будто он пьет содовую… Брешет, гад [376].

Это письмо для тебя, Джека и Питера. Теперь слушай: через несколько недель у меня будет готов пролог для «Интерзоны», на пятьдесят страниц. Прислать копию? Если да — то на какой адрес? То, что я создаю сейчас, заменит собой все, написанное прежде — старые записи на тему «Интерзоны» больше не нужны. Жду твоего мнения. Теперь-то я пишу саму «Интерзону», а не о ней…

Посылаю тебе фотографию моего испанчика — парень бросил работу, ушел из дома и переселился ко мне. Нет, дорогой, ситуация — вовсе не благодать. Все гиды и гомосеки на Сокко передают: «Скажите Вилли Джанку: он нарывается на большие неприятности, потому что приютил у себя проблемного паренька». У моего испанчика много приводов за игру в мяч на улице, за разбитые из рогатки окна и за драку с подружкой: ударил ее на людях, выбив два зуба, которые, стопудово, шатались (эта девка все равно делает бабки на своей пиорее, эту болячку здесь еще до сорока подхватывают четверо из пяти). Во мне рекламщик чует засаду… Я художник, человек творчества, мне нужно свободное время для работы, но ко мне лезут мальчики, отбою от них нет.