Письмо

Я купил плеер. И мгновенно приобрел привычку везде ходить с ним. Черные проводки от наушников тянулись от моей головы к крутящей внутри себя коробочки. Такие приборы были у каждого второго, но я этого отчего-то не замечал и даже ощущал в себе некоторую дерзость от своей манеры везде находиться с заткнутыми, словно лакированными пробочками, ушами. Сейчас я только улыбаюсь на это.

Правда, порою я только делал вид, что слушаю музыку, а на самом деле сам слушал все, что делалось вокруг, и о чем говорили. Отчего – не знаю. Любопытство. Словно притворяясь неслушающим, я мог услышать и узнать больше и будто бы проникнуть в большее. Не помню, чтобы я извлек из этого действительную пользу для своего интереса, но помню, что я делал так. Однако, я снова говорю совершенно не о том.

В тот вечер я сделал две ошибки. И первая – это моя мысль о самом себе: о том, что я вовсе не тот, за кого себя вольно или невольно выдаю. Вдобавок я пил крепленое пиво, сидя перед телевизором, у которого сам отключил звук. Человеческие фигуры – активные, но безмолвные – двигались и мелькали передо мной, шевелили ртами, гримасничали – я же смотрел на них и думал уже совершенно о своем. Об отвлеченных вещах. И мысль зацепилась вдруг за страдание. Страдание – это руда, которую следует переработать и переплавить в золото, в благополучие. Несчастья учат и на самом деле есть добро. Отсутствие страданий скорее признак отсутствия будущего благополучия. Однако страдание следует отличать от обыкновенной маяты, которая пуста и происходит от лени духа. И ранний успех через дарование говорит о недостатке отпущенного времени, а путь роста более долгий, через страдание – косвенно говорит о долгой жизни…Что-то в этом духе. И о том, что я понимаю некоторые вещи о себе самом, а другие о себе – нет. Все – как я. В том смысле, что слабы. Есть, конечно, те, кто успешнее меня, но меня такие не интересуют. Еще через пару глотков я захотел курить и в туалет.

Вторая ошибка – я отправился на ее этаж, готовый разговориться с Леной, все равно о чем. Оказывается, подспудно я все это время размышлял о ней, но только без мыслей, именно подспудно.

Там, на общей кухне, был потушен свет. Дверной проем «кубовой» чернел в коричневой, полового цвета рамке, словно вход в другое измерение. Отсутствие обычного освещения совратило меня, и я вошел. Я не зажег света. Передо мной серебрилось окно с тенями цветов в горшках и короткими занавесками. Справа, на газовой плите, под чьей-то черной, как дыра, нашептывающей сковородой ровно сипел голубой цветок с редкими исчезающими желтыми огоньками. Цветок казался живым и ярким, а сумрак почти мягким. Я даже наклонился, чтобы посмотреть на цветок, который своими лепестками тщетно силился столкнуть с себя черную тяжесть.

Свет ярко и пронзительно вспыхнул, окатив меня, когда я только-только прикурил от жаркой конфорки. Я был не ослеплен, но застигнут врасплох. Я глянул, почти не щурясь, на женскую руку, замершую на выключателе, потом на лицо – Галя. Галя – девушка с красивой грудью и дрянным всем остальным, включая характер и манеру грубить.

– Чё делаешь? – недоверчиво спросила она, привыкая к внезапному моему появлению.

Ее рот искривился в легкой естественной для ее лица гримасе. А все ее выражение вот-вот готово было исторгнуть какое-то презрение в мою сторону. Где-то в ее глубину когда-то вселился сам черт, густая и дикая поросль которого пятнами проступала, выдавая его, на славной женской коже в виде бровей, бегущих в узор черных волосков на предплечьях, в легких, но так заметных усиках над верхней губой. И хоть я порою даже и по дружески общался одно время с ней по воле некоторых учебных обстоятельств, и даже пару раз просто заходил к ней и ее подружке под предлогом лекционной тетрадки, Галя осталась даже спустя долгое время у меня в памяти черной ведьмой, в которую непременно следует вбить осиновый кол.

Я хмыкнул ей в ответ.

Следом вошел Павел. Его ручищи, шея, густая щетина и некоторые черты лица вкупе с общей телесной крепостью делали его похожим на неандертальца, которых обычно рисуют в учебниках. Он был председателем студенческого комитета – структура в некоторых вопросах весьма властная. Павел был честолюбив и весьма жаждущ до управления, понимая во власти наслаждение как человек ощущающий в себе способности к властвованию. С ним непосредственно не любили спорить даже самые горлопастые, его единогласно переизбирали председателем остальные члены студкома, не видя ему альтернативы. Переизбирали по праву. Он вроде и не был умен, однако говорил всегда такие вещи, с которыми все, за очень редким исключением, соглашались. Он выполнял непосредственные поручения руководства факультета и Университета, участвовал в создании и утверждении маленьких общежитских законов, а также следил за их исполнением среди студентов общежития. Курить вне курительных специальных комнат строго запрещалось. Это был закон, категорический императив. Сам он не курил никогда и долгое время занимался то ли борьбой, то ли боксом.