Письмо

– Что тут такое!? – прогудел он, увидав меня с тлеющей сигаретой.

Я смолчал. Галя уже включила воду в раковине и, ручаюсь, не без некоторого удовольствия и интереса краем темного глаза следила за всем, что начинало происходить, брякая крохотной кастрюлькой.

– Я говорю, что такое?! – его голос огрубел еще больше.

Взгляд его был продолжением его же тела – тяжелый и без тени какого-то сомнения, уверенный, гневный.

– Курилку для чего вам сделали? Почему ты тут куришь!? – начал раздражаться он, видя, как я нахожусь перед ним.

Он совершенно не остерегался говорить громко, совершенно не чувствовал какого-то хоть волнения, он был прав. Я смотрел на его оголенные до локтей ручищи, на эту манеру говорить, на его неотесанную «неподвижность», которая зрила во мне нарушителя. Наверное, я улыбнулся, наверное, жалко. По правде сказать, я испугался его. Даже не его самого, а того, как он говорил и смотрел, всей этой громкости. Ведь еще мгновение назад я помышлял совершенно об ином, рассматривая «цветок».

Я стал что-то говорить, словно оправдываясь, как-то мало владея собой. Я пытался тушить сигарету прямо руками, и сам весь вдруг залился густой краснотою. Невыносимой и чудовищной. Я пытался, глупейшим образом, улыбаться – словно все шутка, ощущая в себе окончательное малодушие. Я был в западне – чтобы выйти, следовало пройти мимо него.

– Еще раз увижу!… – нисколько не щадя, продолжал он даже не отчитывать, а просто ругать меня, раздавливать своей тенью, своей манерой говорить.

Я же весь горел. На его голос или случайно вышли двое знакомых, с которыми часто играли в теннис. И потом Лена. Галя вставила несколько слов. Не то насмешливых, не то даже успокаивающих моего палача. Они упали, как ядовитые капли, а сама она вышла. Блеснули дужки очков и ослепили меня…

А он просто съедал меня с потрохами. Не от душевной вовсе злости, а по привычке. Я даже думаю, что знай он, что творится со мной, то враз бы остановился, наверное. Однако он и не догадывался, потому что я походил на совершенно обычного человека.

Видя, что урок усвоен, он не стал мешать моему бегству. Я не бежал в прямом смысле, но речь идет именно о бегстве, как о спасении. Он даже посторонился, выпуская меня. Перед глазами моими замаячили те несколько шагов, после которых обещалось хоть какое-то избавление. Но его «неподвижность» была как омут, в котором скрывалось нечто дурное и незримое, намерений которого я не знал. Словно там было чудовище.

И оно не преминуло выскочить на меня, когда в ту самую пиковую секунду я был ближе всего: Павел вскользь, но тяжело, отвесил мне подзатыльник, как деревянному болвану. Я дернул от его удара головой и вмиг обернулся, глядя в лицо свершившемуся оскорблению. Во мне блеснуло негодование. Невольное, в первое мгновение.

– Иди! – раздражаясь протянул он в ответ, все без той же и тени сомнения во взгляде, давая понять, что никакие возражения от меня не возможны, и мощно пихнул меня в грудь ладонью. Я едва не упал и что-то пробубнил.

– Что ты там сказал!? – поморщился Павел, словно действительно старался разобрать эхо моих слов.

Но я и сам этого не мог разобрать. Совершенно растерялся. Я даже не попытался броситься на него, чтобы разорвать ему лицо, а лишь случайно заметил, что жилки наушников отцепились от пуговицы рубашки, на которую я их приспособил, когда только еще сюда поднимался, и теперь висят длинными черными нитями и почти достают до пола.

– Ты совсем что ли!!? – вдруг разразилась негодованием Лена.

Словно от нее метнулась в его сторону молния, которая, правда, отскочила, не причинив вреда его каменной голове. Я посмотрел на ее пылавшие глаза, на то, как она заступается за меня. Я помню и то, как она на меня посмотрела. Ей было за меня стыдно, а скорее всего ей было меня просто жалко. Ведь некоторые в иные моменты не могут не вступиться за слабого! И это была моя смерть!

Лена вдруг отвернулась от этой краткой перепалки с Павлом и ушла к себе, качая головой. Смысла в их разговоре никакого не было. Я стал ступать вниз. А он, возмущаясь, что-то продолжал говорить, в том числе и обо мне опять явившейся Гале. При этом он словно уже и позабыл про меня. Я их не видел, я, спускаясь, был к ним спиной и не решился поднять на них взгляд, когда было еще возможно на них посмотреть. Только их голоса. Ощущения такие, будто меня застрелили.

Невозможно было остаться в комнате. Одевшись, я бежал дальше, на улицу. И там, в прилегающем к общежитию бесформенном парке, наконец, разревелся. От бессилия.