Письмо

Это «что делаю» было множеством других невероятно спрессованных мыслей, ощущений, кратких и растянувшихся эмоций и картинок. Такое чудовищное давление! И лишь краткостью мига я обязан тем, что не был раздавлен этим крохотным сгустком, вместившим воды всех океанов.

Очень многое, о чем грезила душа – неосуществимо. Я есть сейчас, но в будущем меня словно нет. Так представляется мне. Я не вижу собственных детей –там никого нет. Кажется, закончился сеанс, а света не зажигают – и я вижу, что и продолжения нет. Тишина, и я один одинешенек.

Кто-нибудь вполне скажет, что я не производил такого впечатления. Это все равно. Я буду готов, не говорить со всеми разом! И не видеть никого! Я оттолкнусь от всех! Иначе невозможно. После все встанет на свои места. Но не это главное!

Более этого меня волнует, как понимающего теоретически свою ненормальность, другое. Я выкрикиваю неясно к кому обращенный вопрос. Я ломаюсь от безответности. Ибо не сам я все выбрал!

У меня будто и не было такой возможности. Я не помню ее! Где я допустил промах!? Или не я? Вот в чем мои терзания!

В последнее «дозазеркальное» время меня предпочитали другим. Те, кого любил я, не думали обо мне вовсе. Разве я могу управлять планетами?! Я так же не могу приостановить и удержать того единственно необходимого внимания. Единственного. Во всяком случае было так. Стоило заметить огонек, согреться светом – и всякое волшебство вдруг становилось невозможным. Однако, со временем я открыл, что даже будь возможность такого волшебства – я его оттолкну. Сделаю вид, что не замечу! Вот когда я действительно испугался, наткнувшись в уличном тупике на свежего мертвеца. Но пройдет еще время, как ветер, и я буду стонать от счастья, а испытанный тихий ужас не будет меня донимать, он станет маленьким уродливым лилипутом, потом серой мышью и затем – вовсе исчезнет, ну или станет существовать подобно бактериям, которых при всем желании не видно. Но все же: кто-то бросит меня, так и не узнав обо мне! От этого мысленного символа я морщу лоб и останавливаю свои думы. Это донимает меня, словно грех убийства истязает иного преступника.

Бывают целые часы отчетливого прозрения, когда я не хочу этого. В такой момент ясно и твердо я понимаю, как отрезвевший алкоголик, всю пагубность. Голос, словно чей-то, долетает до меня. И я холодею от смысла всех его слов. Я похож на ржавую монету, которую подбросили вверх и которая еще не знает, как ляжет. Я волнуюсь – но как же это слово далеко от моего теперешнего состояния!

Я вижу свои углы и расползающиеся трещины от беззвучных землетрясений. Я не могу их просто взять и отменить. Может быть, я опустошаюсь от того, что уверен в том, как мне не повезет? Одно неотделимо от другого и следует за предыдущим, как причина и следствие. И все же: что за рука вцепилась в меня из пропасти? Отбиться от нее было невозможно! Я уже скоро смогу дотронуться до дна. Дальше – только провалиться под землю, может быть в ад. Я думаю об аде и заключаю, что, возможно, еще жив! Неужели может быть хуже того, что я представляю и вижу?!

Хоть что-нибудь, чтоб самому схватиться и удержать прежний мир с его лучами и желтыми листопадами! Чья-нибудь дружба. Или чья-то любовь! к которой я невосприимчив. Пусть хоть бы что-то было! Однако при всем этом я вижу, как одна моя часть говорит, а вторая словно ухмыляется…

И хочется иногда всех проклинать. Хочется капризничать перед тем, кто в курсе всех дел, и обвинять его. Чахнуть от похмелья, мыслей-червей и безделия!

Я в ужасной западне. Мне все же больно. Поломка не разрешает мне живых движений, я становлюсь лишним среди всех тех, кого привык видеть и о ком думал. Я брошенная куколка на нитках. Я в них запутался, и мягким ручкам за век не освободиться.

Признаюсь, что я не знаю, как поставить тут точку. К концу все окончательно рассыпалось. Быть может, я просто физически устал. В конце концов через час будет окончательное утро. Мною владела краешком бредовая сверхидея, но усталость берет свое. Я хочу спать! И вместе с тем, я не договорил – и этот факт раздражает. И даже не он, а неумение договорить.

Вообще, Бог с ним, с унижением – кажется, жизнь оставляет меня! И все же все это буря в стакане. А от долгого ночного сидения у меня появились рези в животе. И я все время кому-то ужасно завидую. Ужасно и кому-то… У меня даже зубы сводит от этого. Так сильно! Я делаюсь совершенно развратен. И прежде всего в собственной голове. От того, что мне надо больше и больше.

Вместе с тем, очень даже возможно, что все утихнет и пойдет своим чередом. Я же не открываю Америку! Но это есть неопределенность, да и я не на столько наивен, чтобы положиться на то, что есть просто временные для души вещи.

Мне представляется, что половина того, что я говорю сейчас, совершенно непонятна. Это нормально. Я и для себя неясно мыслю. Это потому, что птица, которую я держал, в какой-то момент выскочила, а я продолжаю и продолжаю ловить еще сыплющиеся от нее перья, которые и складываю сюда. Перья – не моя птица.