Питер - Москва. Схватка за Россию

В самом деле, чем занимался исполком, помимо исполнения крайне востребованных «пожарных» функций? Много времени было потрачено на обсуждение текста присяги и шлифовку ее формулировок; по этому поводу развернулись долгие дебаты[907]. Не менее заинтересованное отношение вызвал гимн «Да здравствует Россия, свободная страна» (слова Бальмонта, музыка Гречанинова). Право на его издание решили предоставить Бюро помощи освобождающимся политзаключенным[908]. Прилив энтузиазма вызвала оглашенная М.И. Скобелевым инициатива: отдать под заседания Совета рабочих и солдатских депутатов Зимний дворец[909]. Разумеется, не мог Совет обойти церемонию прощания с жертвами, погибшими в ходе революционных событий. Популярностью пользовалась идея захоронить их прямо на площади перед Зимним дворцом, где народ не раз проливал кровь в борьбе за свое освобождение. Только благодаря вмешательству Временного правительства, направившего М. Горького переубеждать горячие головы, траурные мероприятия перенесли на Марсово поле. Там, на братской могиле, предполагалось силами лучших архитекторов воздвигнуть грандиозное здание для российского парламента[910]. Бурю возмущения вызвало решение кабинета назначить бывшим министрам небольшую пенсию – 7 тыс. руб. в год. Совет негодовал: какое право имеет демократическая власть расходовать народные деньги на тех, кто сознательно защищал царский режим! Правительству напоминали: произошла не смена министров, а революция, преобразующая весь строй[911]. Что касается вопросов менее эмоциональных, но важных для государственного управления, то здесь члены совета заметно терялись.

Например, назначение во все ведомства комиссаров Совета «для неусыпного надзора за Временным правительством», о чем много говорили, не было осуществлено вплоть до начала мая, когда надобность в этом отпала – в связи с вхождением социалистов в правительство[912]. Характерно, что Совет не возражал против направления в различные ведомства думских комиссаров. Решение правительства о том, что назначение исполкомом лиц для сношения с ведомствами не может иметь официальной силы, было принято без прений[913].

Серьезную полемику между Советом и Временным правительством вызвал далеко не праздный вопрос: где провести Учредительное собрание? Как известно, подготовка этого масштабного народного форума была главной задачей новой власти. В дни переворота было решено, что правительство будет заседать в Петрограде. Однако москвичи взялись исправить такое положение дел. Московская городская дума постановила ходатайствовать перед только что сформированным Временным правительством о проведении предстоящего Учредительного собрания по выработке формы правления и основных законов в Москве[914]. Назначенный городским комиссаром Н.М. Кишкин выехал в Петроград, где проинформировал министров: Москва настаивает на созыве Учредительного собрания у себя, и к ее голосу присоединяется вся Россия. Премьер князь Г.Е. Львов заверил Кишкина, что правительство склоняется именно к такому решению.[915] Но советские лидеры стали энергично протестовать. По их словам, намерение правительства провести Учредительное собрание в Москве, где издавна господствовала торгово-промышленная буржуазия, объяснялось желанием уйти из-под контроля революционного народа[916]. Дискуссия вспыхнула с новой силой. В поддержку Первопрестольной выступили и общественные организации. В частности, военно-промышленные комитеты заявили, что провинциальные ВПК никогда не пойдут за Петроградом[917]. Бурное обсуждение состоялось и на Всероссийском торгово-промышленном съезде, прошедшем 19-22 марта 1917 года. Вот характерная выдержка из речи в поддержку кандидатуры Москвы:

«Здесь с Красного крыльца в Кремле, откуда возвещались все великие события русской жизни, здесь великодержавный русский народ окончательно возвестит свободу и порядок... и тогда мы поверим, что не будет больше смуты на Руси»[918].

Редкие выступления ораторов, оспаривавших данную точку зрения, тонули в шуме купеческих голосов. Под их аккомпанемент П.П. Рябушинский призвал поверить в Москву и добавил:

«Сидение в Петрограде, может быть, нас до добра не доведет»[919].