Питер - Москва. Схватка за Россию

Отсюда такая болезненная реакция на любые действия, в которых фигурировали члены императорской фамилии. Новой власти тени заговора мерещились повсюду. В середине марта поступили сведения о том, что на Кавказе, у бывшего великого князя Бориса Владимировича собрались офицеры. Военный и морской министр А.И. Гучков не замедлил провести ряд задержаний; под домашним арестом оказалась даже бывшая великая княгиня Мария Павловна, у которой изъяли переписку. Репрессивные меры не миновали и окружение Бориса Владимировича[886]. Началось бурное расследование, коим заинтересовался министр юстиции А.Ф. Керенский; для доклада обо всех обстоятельствах дела была сформирована особая комиссия[887]. Под негласным наблюдением находились все члены императорской семьи; обыски у них проводились с завидной регулярностью. Особо пристальное внимание привлекал бывший Верховный главнокомандующий российской армией Николай Николаевич, проживавший в Ялте. Во время проводившихся у него следственных мероприятий весь город оцеплялся; ходили слухи о готовившемся заговоре[888]. В атмосфере ожидания монархического реванша даже ограбление сената в Петрограде, имевшее явно уголовный характер, было воспринято в особом свете. Из здания похитили подлинники некоторых указов Петра Великого и рескриптов Екатерины II. Однако власти пребывали в уверенности, что истинной целью грабителей являлись вовсе не эти бумаги, а лишь случайно не найденные документы об отречении Николая II, которые кто-то якобы намеревался использовать в монархических играх[889]. Такие настроения захватили даже представителей революционной демократии. К примеру, Московский совет рабочих и солдатских депутатов набирал агентов из числа учащейся молодежи для выяснения из уличных разговоров, где в городе окопалась контрреволюция. Эту деятельность в совете аккуратно называли «содействием установлению нового порядка»[890]. Неудивительно, что на Всероссийском совещании советов в конце марта 1917 года Ю.М. Стеклов предупреждал:

«Совершенно очевидно, что контрреволюционные силы начали скопляться вокруг пока еще скрытого, но какого-то центра, готовят обход революционной демократии и организуют все свои силы»[891].

И по свидетельству очевидцев, в течение марта в Таврическом дворце несколько раз поднималась паника по поводу предполагаемых выпадов монархистов[892].

Желанием нейтрализовать монархическую угрозу были продиктованы и два наиболее громких решения, обнародованных во время переворота. По инициативе главы Временного правительства и одновременно министра внутренних дел князя Г.Е. Львова от своих должностей отстранялись все губернаторы России. Их лояльность вызывала у демократических лидеров большие сомнения; демонтаж региональной власти считался необходимым условием для утверждения нового порядка на местах. Обязанности губернаторов передавались губернским земским начальникам, наделявшимся соответствующими полномочиями. Напомним, что сам князь Львов долгое время являлся главой Земского союза, и то, что передача губернаторской власти в земства была осуществлена именно им, выглядело вполне логичным: он всегда благоволил земцам. Вместе с тем назвать данное решение удачным никак нельзя. Современники весьма нелестно отзывались о земских кадрах, которые «были за редкими исключениями весьма плохи»[893]. Помещичьи дети готовились главным образом не к общественной деятельности, а к государственной службе: именно там стремилась делать карьеру дворянская молодежь. Те же, кто не смогли закрепиться в структурах государственного аппарата, рано или поздно оказывались в земствах[894]. Добавим, что Временный комитет думы признал, к сожалению, невозможным назначение губернскими комиссарами (так теперь именовались и.о. губернаторов) членов думы, а ведь среди них были деятели более высокого уровня, чем местные кадры. Как отметил депутат думы А.А. Бубликов, в результате всех этих пертурбаций чиновники первого сорта были заменены чиновниками второго сорта[895].