Питер Пэн и Венди

Все жаждали крови, кроме мальчиков. Как правило, мальчики тоже её жаждали, но сегодня им не терпелось увидеть своего капитана. Мальчиков на острове бывает то больше, то меньше, смотря по тому, сколько их убивают. Но сейчас их было шестеро, если считать близнецов за двоих.

Давай спрячемся вон там, среди зарослей сахарного тростника, и посмотрим, как они крадутся гуськом, держа руки на кинжалах.

Питер велел им, чтобы они ни в чём не походили на него, и потому они носят шкуры медведей, которых сами убили. Они в этих шкурах лохматые и круглые, как шары, и, когда падают, катятся по земле. Вот почему они так уверены в себе и не боятся упасть.

Первым идёт Малыш, самый незадачливый из всей этой доблестной компании. Не везёт ему, хоть он далеко и не трус! У него на счету меньше приключений, чем у других мальчиков, потому что всё самое интересное обязательно происходит тогда, когда он на минутку отлучится. Бывало, увидит, что всё спокойно, и отправится собрать хворосту для костра, а вернётся — мальчишки подтирают с пола кровь. Невезение легло на его лицо тенью лёгкой грусти. Впрочем, оно не ожесточило его, а, скорее, смягчило, так что из всех мальчиков он самый милый. Бедный Малыш, сегодня тебя поджидает опасность! Смотри, как бы тебе не попасться на удочку! Знай, фея Динь-Динь хочет тебя провести. Она считает тебя самым простодушным из всех мальчиков, Малыш. Берегись коварной Динь!

Как бы мне хотелось, чтобы он нас услышал! Но ведь по правде-то мы не на острове, — и он идёт вперёд, грызя ногти.

Вторым шагает весёлый и беспечный Шутник, а за ним — Хвастун, тот, что на ходу режет из дерева свистульки и весело пляшет под собственную музыку. Хвастун больше всех о себе воображает. Ему кажется, что он помнит всё, что было до того, как он пропал, — все нравы и обычаи тех дней. Вот почему нос у него дерзко вздёрнут. Четвёртым идёт Задира, самый отчаянный из всех. Ему так часто приходилось выходить из рядов, когда Питер строго говорил: «Виновный, шаг вперёд!», что теперь он, не думая, делает шаг вперёд, даже если он совсем не виноват.

Последними идут Близнецы. Описать их невозможно — того и гляди примешь одного за другого! Питер плохо себе представлял, что такое близнецы, а то, чего не знал он, не разрешалось знать и другим. Вот почему Близнецы не могли сказать о себе ничего определённого и только держались поближе друг к другу и пытались всем угодить, словно извинялись за что-то.

Мальчики исчезают во мраке, а за ними, после перерыва — впрочем, очень короткого, так как на острове всё происходит быстро, — выходят на их след пираты. Их ещё не видно, но голоса их слышны. И поют они всегда одну и ту же страшную песню:

Хватай, держи, души, трави!
Да здравствует разбой!
Пускай потонем — и на дне
Мы встретимся с тобой!

Более кровожадных бандитов ещё не видывал свет! Вот немного впереди, как всегда, наклонив голову к земле и прислушиваясь, блестя серьгой в ухе и загаром на мускулистых руках, идёт Красавчик Чекко. За ним — Билл Джукс, весь покрытый татуировкой, тот самый Билл Джукс, которому Флинт, капитана «Моржа», приказал дать сотню ударов плёткой, прежде чем тот выпустил из рук мешок с золотыми луидорами. За ним идут Старки-Белоручка, служивший когда-то учителем в школе и до сих пор не утративший убийственной вежливости в обращении, и мрачный Куксон, про которого говорили, что он и Чёрный Мэрфи — родные братья (только доказать этого никто не мог), и Лапша, у которого руки растут задом наперёд, и Верзила, что служил у капитана Моргана, и боцман Неряха, как ни странно, очень милый человек, который вонзал нож так нежно, что на него невозможно было обидеться, и Роберт Маллинз, и Альф Мейсон, и многие другие негодяи, издавна наводившие на всех ужас в Карибском море.

Впереди всех огромный и мрачный, как ночь, ехал Джеймс Крюк, о котором шла слава, что это единственный человек, которого боялся сам Корабельный Повар. Он возлежал на грубо сколоченной колеснице, которую везли его подчинённые. Вместо правой кисти у него был железный крюк, и он то и дело подгонял им пиратов. Обращался он с ними, как с цепными псами, и они подчинялись ему беспрекословно, как псы.

Он был смертельно бледен, темные тени легли у него под глазами, волосы падали ему на плечи длинными локонами, походившими издали на чёрные витые свечи, что придавало грозный вид его прекрасному лицу. Глаза у него были нежно-голубые, как незабудки, в них светилась глубокая скорбь, и, лишь когда он ударял тебя своим крюком, в них вспыхивали вдруг две красные точки, озарявшие их свирепым пламенем. В манерах он всё ещё сохранил некоторое благородство, так что даже когда он раскраивал тебе череп, то делал это не без достоинства.

Страшнее всего он бывал в те минуты, когда проявлял наибольшую учтивость, — это, вероятно, и есть признак настоящего воспитания. Изящество речи, не изменявшее ему, даже когда он бранился, и благородство манер свидетельствовали о том, что он не ровня своим подчинённым.