Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах

– Мне ничего не нужно, кроме пива, да здесь этого не дадут, а ещё я бы с радостью разжёг эту проклятую трубку, но и этого тут не разрешат.

– Давайте я помогу вам, – предложил Том. Он поднял уголёк (вокруг было много тлевших угольков) и поднёс его к трубке Граймса, но уголёк тотчас погас.

– Бесполезно, – сказала дубинка, прислоняясь к трубе. – Бесполезно, говорю я вам. Сердце у него такое холодное, что всё вымораживает.

– Конечно, и я в этом виноват! – закричал Граймс. – Я сам во всём виноват. Пожалуйста, не надо меня бить, руки-то у меня заняты, а то ты бы не решилась меня ударить!

Дубинка вновь прислонилась к трубе, не обращая внимания на Граймса, хотя она и была готова принять меры к пресечению любого беспорядка.

– Неужели я не сумею вам помочь? – спросил Том. – Неужели вас нельзя вызволить из трубы?

– Нет, – вмешалась дубинка, – он попал сюда, а тут каждый сам отвечает за свои поступки.

– Да, конечно, – проворчал Граймс. – Разве я просил, чтобы меня поместили в эту тюрьму? Разве я просил, чтобы меня заставляли чистить ваши вонючие трубы? Просил, чтобы под ногами у меня поджигали солому, так, чтобы мне приходилось лезть повыше? Разве я просил, чтобы мне дали застрять в самой грязной трубе? Разве я просил, чтобы меня оставили тут торчать – на сто или тысячу лет, я уж и счёт потерял? И ни пива, ни трубки, ничего, что нужно настоящему мужчине!

– Нет, – раздался звучный суровый голос. – Да ведь и Том не просил, чтобы ты с ним так дурно обращался, когда он был ещё совсем маленьким ребёнком на земле.

И перед ними возникла миссис Воздаяние. Увидев её, дубинка приняла стойку смирно, а затем поклонилась. И Том поклонился тоже.

– Пожалуйста, не думайте обо мне, – попросил он. – Это всё прошло. Но неужели я ничем не могу помочь бедняге мистеру Граймсу? Нельзя ли сдвинуть несколько кирпичей, чтобы он мог высвободить руки?

– Попробуй.

Том начал дёргать и раскачивать кирпичи, из которых была сложена труба, но не сумел их сдвинуть. Тогда он попытался вытереть сажу с лица мистера Граймса, но оно стало ещё грязнее.

– Неужели я проделал такой длинный путь, пережил столько опасностей впустую? – воскликнул он.

– Оставь-ка меня в покое, – посоветовал Граймс. – Ты добрый малый, но лучше тебе уйти. Скоро начнётся ураган, дождь и град, и он вышибет тебе глаза.

– Какой ураган?

– Тот, что обрушивается на мою голову каждый день. Пока он не приблизится, кажется, что идёт тёплый дождик, но стоит ему добраться до меня, как начинает сыпать ужасный град.

– Этот град больше не падёт на твою голову, – сказала фея. – Я уже говорила тебе, что это такое: слёзы твоей матери, которую ты покинул, они замёрзли и превратились в град из-за твоего ледяного сердца. Но она обрела вечный покой, и слёз больше нет.

Граймс помолчал, и глаза у него стали грустные.

– Стало быть, моей матушки больше нет, а я-то ни разу её не вспомнил. Добрая была женщина, всегда так любила детей и до самой старости учила их всему, что знала сама, там, в Вендейле. Лишь я причинял ей постоянную боль…

– Она учила детей в Вендейле? – обрадовался Том.

И он рассказал Граймсу, как когда-то давно попал в дом к старушке, которая сначала не хотела и видеть его, потому что он был трубочистом, а потом накормила и напоила его.

– Ещё бы, самый вид трубочиста был ей ненавистен, и всё из-за меня, – сказал Граймс. – Я сбежал из дома, стал трубочистом и никогда не навещал её, никогда не посылал ей ни гроша. А теперь вот поздно, поздно!

И тут он разрыдался, и трубка выпала у него изо рта и разбилась на мелкие кусочки.

– Эй, если бы я мог снова очутиться там, в Вендейле, если бы я снова стал маленьким, если бы я увидел наш чистый ручей и её садик, всё могло бы быть иначе! Но поздно, поздно. Иди, малыш, не смотри на рыдающего мужчину, я же гожусь тебе в отцы. Я никого никогда не боялся и никогда не плакал. Да, поделом мне, поделом. Как постелил, так и буду спать… Грязный был – грязным и остался, верно говорила та ирландка, а я-то её не послушал. Сам во всём виноват, а теперь поздно, поздно. – И тут он зарыдал так горько, что Том не выдержал и тоже заплакал.

– Никогда не бывает слишком поздно, – сказала фея, и голос у неё стал таким нежным, что Том поднял глаза. Старая уродливая фея на мгновение стала такой прекрасной, что Том было решил, будто бы сюда явилась её прекрасная сестра.

Да, никогда не бывает поздно. Старый Граймс всё рыдал, и его собственные слёзы сделали то, чего не могли сделать замёрзшие слёзы его матушки; ни Том и никто другой не смог бы помочь ему, потому что свои ошибки каждый должен исправлять сам. Слёзы Граймса смыли всю сажу и всю грязь с его лица и одежды, вымыли кирпичи и расшатали кладку, труба рассыпалась, и Граймс вылез из неё на крышу. Увидев это, дубинка подскочила, собираясь хорошенько его стукнуть, чтобы загнать обратно в трубу, как пробку в бутылку. Но старая фея остановила её и обратилась к Граймсу:

– Послушаешься ли ты меня теперь?

– Да, мадам, вы сильнее меня и мудрее меня.

– Что ж, выбирайся. Но помни: ослушаешься меня, станешь опять творить зло – попадёшь в ещё худшее место.