Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах

Когда он успел съесть примерно половину того, что стояло перед ним на столе, приближающийся и слишком знакомый ему звук заставил его вздрогнуть и затрепетать. «Би-би» становилось всё ближе и ближе, и было слышно, как автомобиль свернул во двор гостиницы и замер. Мистер Тоуд вынужден был ухватиться за ножку стола, чтобы скрыть нахлынувшие на него чувства. Тут же приехавшая компания вошла в кафе, все голодные, возбуждённые, весёлые, и разговор только об одном – об удовольствиях, пережитых за утро, и достоинствах «колесницы», которая их сюда доставила.

Мистер Тоуд слушал их, на какое-то время весь обратившись в слух. Наконец его терпение лопнуло. Он выскользнул из помещения, заплатил по счёту и, как только вышел за дверь, медленной походкой пошёл на гостиничный двор.

– В этом ничего такого нет, – сказал он самому себе, – если я на него просто посмотрю.

Автомобиль стоял посреди двора, за ним совершенно никто не присматривал: и дворник, и конюх, и разные там зеваки – все ушли обедать. Тоуд медленно обошёл машину, осматривая, оценивая, погружаясь в глубокие размышления.

– Интересно, – сказал он вдруг самому себе, – интересно, легко ли заводится автомобиль такой марки!

В следующий миг, едва осознавая, как это случилось, он уже схватил стартёр и крутил его изо всех сил. Когда он услыхал знакомый звук заведённого мотора, прежняя страсть охватила его и полностью овладела его душой и телом. Как во сне, он вдруг оказался на шофёрском месте, как во сне, он дёрнул рычаг скорости, швырнул машину за угол и – вон из двора через арку. И как во сне, всякое понимание того, что хорошо и что плохо, всякий страх за возможные последствия на время оставили его совершенно. Он прибавил скорость, и машина в одну минуту проглотила улицу, выпрыгнула на дорогу и понеслась по ней, а мистер Тоуд осознавал только то, что он снова Тоуд, Тоуд в полном блеске, Тоуд-гроза, Тоуд-кошмар дорожного движения, господин всей дороги, которому все должны уступать, иначе они будут обращены в ничто и их поглотит вечная ночь. Он распевал во всё горло, а машина вторила ему громким жужжанием. Миля за милей так и проглатывались, а он всё мчался, сам не ведая куда, влекомый странным инстинктом движения, проживая свой звёздный час, не заботясь о том, чем всё это может обернуться для него.

– По-моему, – бодро заметил Председатель суда, – единственная трудность, которая возникает в этом, во всех остальных смыслах очень ясном, случае, так это как нам по заслугам выдать неисправимому негодяю и бесстыдному головорезу, который сидит тут перед нами на скамье подсудимых и весь сжимается от страха. Значит, так. Мы признаём его виновным благодаря несомненным свидетельским показаниям, во‐первых, в краже дорогостоящего автомобиля, во‐вторых, в том, что создавал опасные аварийные ситуации на дорогах, и, в‐третьих, в грубости и сопротивлении местным полицейским властям. Уважаемый Секретарь, не будете ли вы любезны сказать, какое самое суровое наказание мы можем дать ему за каждое из означенных преступлений?

Секретарь почесал нос карандашом.

– Некоторые могли бы посчитать, что кража автомобиля – самое большое из его преступлений. Так оно и есть. Но дерзить полиции тоже недозволительно и тоже заслуживает самого сурового наказания. Предположим, можно дать год за кражу, что достаточно мягко. Скажем, три года за бешеную езду, что, конечно, снисходительно. И пятнадцать лет за дерзость, потому что это была дерзость самого худшего свойства, если судить по тому, что мы слышали тут от свидетелей, если даже вы поверите одной десятой услышанного. Лично я никогда не верю больше одной десятой. Эти числа в сумме дают девятнадцать лет…

– Отлично! – сказал Председатель.

– Но вам стоит округлить срок до двадцати, чтобы быть уверенным, что вы выполнили свой долг.

– Отличное предложение! – произнёс Председатель одобрительно. – Заключённый! Возьмите себя в руки, станьте прямо. На этот раз вы осуждены на двадцать лет. И имейте в виду, если вы предстанете перед нами ещё раз по какому угодно обвинению, мы не окажем вам никакого снисхождения!