Плач Синайских гор

У Ефимыча всё внутри содрогнулось. «Антти подтвердит!». Внук приехал с бритым затылком и с бордовым, как у петуха, гребнем волос на голове. Это у них называется «свободой жизни». Плевать он, Ефимыч, хотел на такую свободу, как говорится, с высокой вышки без передышки. Да и что такое «свобода»? В его понимании – осознанная необходимость. А какая такая необходимость у внука себя разрисовывать? И татуировки эти взять. Кто насадил такую моду? Раньше только зэки себя так метили. А теперь даже у девиц руки, ноги и даже интимные части тела разукрашены. Срамота! Не свобода это, а распущенность. Добрый вкус молодёжи прививать надо. Да вот только как прививать-то будешь, когда внук в деревню носа не кажет? Мечтал, что будет с ним за грибами, за ягодами, на рыбалку ходить. Где там! У них там, в Финляндии, супермаркеты, аквапарки, фестивали байкеров …. Всё для увеселения. Адреналин не трудом, как они раньше, на каруселях выгоняют. Так Высоцкого и вспомнишь: «Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята!».

Сумерки подступали всё настырнее. Уже и поплавка не видно. А он всё сидел на шарабане, с головой уйдя в свои безотрадные мысли. Бимка стал поскуливать, домой звать. Ефимыч смотал леску, прикрыл лунку куском фанеры, чтобы за ночь не замёрзла, и, вскинув шарабан за спину, побрёл в гору к дому.

В доме выстыло. Сходил за дровами, затопил печь, примостился на табурете возле топки. И снова те же мысли в голове. Не схватись они тогда с сыном, может, и жена, Фаина, была бы жива….

С чего они завелись-то? Да опять с Финляндии этой всё и началось… Что ему, Ефимычу, там делать? С утра вечера ждать? И так каждый день! Ни языка ихнего не знает, ни жизненного уклада. Всё кругом чужое. А здесь работы на десять жизней, с головой. Каждое деревце в лесу тебе улыбается, каждый куст малины поклоны бьёт. Окинешь взглядом окрестность – от дикой красоты такой дух захватывает! И не важно, в зимнюю ли пору или в летнюю…

Много обидных слов сына молча проглотил, а когда тот в запале выкрикнул: «Будь проклята эта деревня! И эта страна дураков вместе с ней!». В глазах помутилось. В груди огнём полыхнуло. И уже не человеческий, почти звериный рык вырвался из горла.

– Ах ты, поганец неразумный! Как у тебя язык-то повернулся?!! Своих родителей дураками считаешь?! А умные – это те, что страну обокрали, развалили, а потом за границу свалили?! Вали и ты отсюда, коль в примаках тебе жить уютней и сытней! – Сын сначала глаза выголил, а потом дверью – хлоп! И давай с невесткой чемоданы упаковывать. А у Ефимыча слова, словно вековую блокаду прорвали, из уст вылетают, как растревоженные осы. Не остановиться. – Ленью, эгоизмом, как плесенью, оброс у компьютера своего! Молоток и лопату в руках держать разучился. Одно потребительство на уме. Как пожрать повкусней, в какие шмотки импортные облачиться! За народ свой душа не болит! Только бы свою шкуру спасти! Да ещё и нас, родителей, с корнями из родной земли вырвать хочешь!

А когда машина сына въехала на мост, затряслось всё в груди, словно не сердце там, а мотылёк о стекло бьётся. На миг показалось, что вот-вот рухнет мост и выйдет из берегов бурлящая на каменистых порогах река, затопляя всё вокруг пузыристой пеной. Но не дрогнул новый мост, спокойно выдержал шальной автомобильный раж. И только долго ещё напряжённо гудели кондовые брёвна, словно пропускали сквозь себя электрический ток.

Долго сидел на фундаменте старого родительского дома, обхватив голову руками. А когда пальцы перестали дрожать, стал выискивать слова, которыми бы можно было успокоить жену. Видел ведь, как побледнела вся. Нужно было эту правду сыну сказать. Нужно! И, может быть, запоздал он с этой правдой? Хотя, уж лучше поздно, чем никогда. Даст Бог, после этой шоковой терапии просветлеет у сына в голове. Начнут мысли в нужную сторону крутиться…

Тяжело поднялся и пошёл в дом, неся на согбённой спине груз всяческих сомнений. Открыл дверь в гостиную и… – ноги разом подкосились. Фаина сидела, откинувшись головой на спинку дивана, с открытыми застывшими глазами. Руки её безжизненно свисали вдоль обмякшего тела. Сознание Ефимыча отключилось. Очнулся в сумерках от протяжного воя собаки. Долго не мог понять, где находится, пока Бимка не стал вылизывать его лицо да лапой скрести по груди. А когда поднял голову, сердце сжало в тисках безысходного страха. Впервые в жизни потерялся. В пустой голове гудел сквозняк до тех пор, пока, наконец, вольтова дуга не прошибла отключившееся, было, сознание.

Похоронили Фаину на старом деревенском кладбище. Старушки-дачницы справили её в последний путь, как полагалось. Михаил с сыновьями могилу на песке вырыли. Сын, Николай, его звонки проигнорировал. Видать, обидой захлебнулся. Телеграмму ему Ефимыч подавать не стал. Адреса финского не знал. Сообщений по мобильнику писать так и не научился. Да и чего греха таить? Проклятья сына в душе ржавой занозой застряли.