Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях

Но ничего подобного не происходит. Дело, может быть, в ущербной, бесплодной вере: идут в Церковь с целью прибиться хоть куда-нибудь, воспринимают одно внешнее, религиозную атрибутику{210}: акафисты, молебны, иконы, чудеса; мечтают заполнить гулкую пустоту и разом избавиться от всех неприятностей и неудобств, в том числе и связанных с болезнью, притом без всякого труда, включая труд осмысления своих упований.

Христос при таком устроении, в сущности, не нужен; Его место занимают популярные святые-врачи, целебные источники или чаще лжестарцы, которые лечат. Но, как читаем в Евангелии, подлинные исцеления всегда совершаются по вере и в личном общении с Богом: веруете ли, что Я могу это сделать?{211}

Психиатрия, конечно, темный лес, ответов не дает, вернее, на один вопрос дает миллион разных; но вот если безумие она считает бегством от нежелательных обстоятельств{212} во внутренний замок, дерзнем высказать еще одно предположение через наблюдение: все описанные выше персонажи, выражаясь языком этой противоречивой науки, типичные эгоцентрики, наглухо замкнутые в своей скорлупе и мертвенно холодные ко всему, что не касается их личного интереса.

Они не слышат никаких наставлений и замечаний, особенно критических, отбиваясь горделивыми фразами: «это не про меня»; «я всегда считала…» или «вы меня с кем-то путаете». Их «никто не понимает», и они, несомненно, страдают от одиночества, но и одиночество это добровольное: ведь любое общение, с Богом или людьми, требует усилия, участия, взаимности, т. е. всегда некоторого самоограничения, ни в каких видах категорически ими не приемлемого.

Распад, дезинтеграция личности развивается из упорного самоутверждения, из стремления жить по-своему, а не по-Божьему, жить без закона Божьего, вопреки порядку, данному твари Господом{213}. Однако болезнь (если это болезнь) дарует целый ряд ценных привилегий, которые упрямые безумцы прекрасно сознают и с которыми отнюдь не желают расставаться; даже в той бедняжке, нещадно истязаемой бесом, проглядывало высокомерие и, страшно сказать, некоторое удовлетворение.

Враг, как известно, древний старец, правила знает и без согласия человека свободы нарушить не может; он понимает, что простым мучительством душу не пленить, и поддерживает в жертве сознание страстно чаемого ею преимущества, избранности, возвышения над остальными с предоставленной болезнью литерой на безответственность.

Тут, может быть, и объяснение: сумасшествие, т. е. раздробление и исступление ума, отчуждение части личности от единства происходит преднамеренно; ему предшествует прилог и согласие на вражеское предложение, изволение самой личности, по причине любопытства, гордости и возражения воле Божией{214}; разгадка трагедии в единомыслии с диаволом, в играх с его грехом, в том печальном факте, что в глубине души, т. е. на самом деле, они, хоть и любят лечиться, вовсе не хотят вылечиться, не хотят быть как все, не хотят меняться, бороться, трудиться и потому не видят глазами и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их{215}.

Погода на улице

И я испортился с тех пор,

Как времени коснулась порча.

Б. Пастернак

По разным причинам клинических на сегодняшний день в монастырях совсем (или почти) не осталось, но душевнобольных сколько угодно, не в медицинском{216}, а в прямом смысле слова – людей с больной душой. Их на земле становится все больше, пропорционально предвиденному Господом оскудению любви{217}. Способность к любви некоторые философы-моралисты{218} считали единственным источником духовно-творческих, познавательных и эмоциональных резервов личности, а притупление этой способности – главной причиной психических аномалий{219}, поскольку нарушение самого важного закона, обусловливающего существование человеческого рода, влечет за собой столь же катастрофические последствия, как и нарушение законов природы.

Но человеческая любовь – только частица всегда и везде действующей любви божественной, акт сознательного или бессознательного стремления к Богу, иначе она остается всего-навсего временным, неустойчивым, зависящим от тысячи причин предпочтением и по любому поводу легко испаряется{220}. Неудивительно, что в обезбоженной советской атмосфере несколько поколений, лишенных благодати церковных таинств, разучились любить даже собственных детей и, соответственно, несколько поколений не имеют опыта христианской любви – с ее жаждой умалиться{221}, послужить{222}, положить душу за други своя{223}.