Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях

Ничего не поделаешь, монашество – барометр, который, стоя в уединенной комнате, со всех сторон замкнутой, с точностию показывает состояние погоды на улице{224}; на нашей улице сегодня общество потребления, что-то вроде капитализма{225}, с одним очевидным для живого индивидуума преимуществом – богатством выбора. Насладившись десятками сортов пива, сыра и колбасы{226}, бывший советский человек всё ещё не преодолел острого желания наверстать упущенное; он грезит теперь достойным существованием, чтоб как у них{227}; берёт реванш десятилетиями официально отвергаемое мещанство, буржуазный дух{228}, предпочитающий инстинкт разуму, силу – морали, видимое – невидимому.

В монастырях душевнобольных сколько угодно, не в медицинском, а в прямом смысле слова – людей с больной душой. Их на земле становится все больше, пропорционально предвиденному Господом оскудению любви.

Между тем сколько бы мы ни старались поудобнее устроиться в подлунном мире, проблем не становится меньше; и при самом гуманном политически и благополучном экономически строе человека неотвратимо подстерегают неудачи, испытания, болезни, разочарования; но, похоже, никто уже не хочет жить, чтоб мыслить и страдать; побеждает публичный разум, сплоченная посредственность, господин обыватель. Его цель не думать и познавать, а непрерывно получать удовольствие от обеспеченного, защищенного, беструдного и хорошо бы бесконечного земного существования.

Это он диктует массовые вкусы и устанавливает шкалу ценностей под лозунгом «нет ничего дороже человеческой жизни», т. к. сражаться и умирать ни за истину, ни за родину не хочет. Это он под личиной политкорректности упраздняет этические нормы, ограничивающие разгул плоти, и впаривает либеральные стандарты, на деле оборачивающиеся диктатурой греха{229}. Это он открывает магазин «Эгоист» и рекламными слоганами типа «Найди время для себя!», «Это – моё!» и «Я этого достойна!» внедряет в сознание диктат самого примитивного и пошлого себялюбия. Приплыл и к нам массированный прагматизм, давно поразивший западный мир, диктующий свести прекрасные порывы к двум действиям: зарабатывать и тратить, чтобы наслаждаться.

А с обывателем не поспоришь, ибо он гнездится в каждом из нас. Будто ничего не осталось в русских генах от предков, которые, на протяжении шестнадцати веков простираясь лишь ввысь и вглубь, преимущественно спасались, ради Царства Небесного, высшего и единственно ценного блага, пренебрегая бытом, всегда, независимо от достатка, неустроенным, претерпевая свою историческую судьбу, пока царь Петр, пожелав выстроить вместо святой Руси великую Россию, не принудил к обмирщению, заставив решать практические задачи, работать ради земного, удовлетворять потребности, приобщаться к информации в газетах и веселью в комедийных анбарах{230}.

К началу ХХ века, в расцвете цивилизации, воля к благополучию, сбросив гнет религии, решительно восторжествовала над волей к святости, обеспечив позорный февраль, а затем октябрьский переворот. Русская душа, с горечью отмечал о. Сергий Булгаков, совершенно особая эолова арфа, но она резонирует не только на пение ангелов в небесах, но и на звериный лай комсомолов{232}.

По всему миру человек мыслящий, Homo sapiens, давно сдал свои позиции; ему на смену пришел Homo ludens, человек играющий{231}, заполняющий время какой-нибудь ряженой видимостью, формой, лишенной реального содержания, т. е. служения: он играет в политическую партию, в необременительную религию, в дворянство, в казачество, в рулетку{233}.

Никто уже не хочет жить, чтоб мыслить и страдать. Побеждает публичный разум, сплоченная посредственность, господин обыватель. Его цель не думать и познавать, а непрерывно получать удовольствие от обеспеченного, защищенного, беструдного и хорошо бы бесконечного земного существования.

Утрачивается способность читать{234}, а с ней и русская литературная речь; ее с наглой напористостью теснит убогий по словарному запасу и глумливый по стилю язык, подходящий для выражения коротеньких мыслей и хихиканья: низкая душа не вмещает ничего возвышенного, благородного, небесного; этот стеб крайне примитивен, зато понятен всем черпающим интеллект в телевизоре и заимствующим способ самовыражения в тюремном жаргоне.