Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях

Преподобный Серафим говаривал: презревший мир всегда весел, а печаль неразлучна со страстями. В пору послушания на клиросе он смешил и развлекал певчих, валял дурака, юродствовал, разгоняя усталость, которая, по его мнению, вызывает уныние. Преподобный Амвросий Оптинский смолоду умел расшевелить любое общество смешными экспромтами, неожиданными эпитетами. Веселость не оставила его и на положении старца: изобретательно и талантливо, со стишками и прибаутками, которые так и сыпались то ли из памяти, то ли сочиненные им самим, он находил путь к душе, замкнувшейся от смущения и стыда, не травмируя гордостного сердца, ибо «правда груба, хоть и Богу люба», а «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». Любовь, говорил святитель Тихон Задонский, сыщет слова, которыми можно созидать ближнего{731}.

В тех же целях применял неиссякаемый дар остроумия афонский старец Паисий.

Юноши сказали:

– Геронда, хотели, чтобы ты здесь перед нашими глазами сделал чудо, чтобы нам уверовать в Бога.

Старец ответил:

– Подождите немного… – вошел в келию, принес нож и сказал весело парням:

– Садитесь, ребята, в ряд, отрежу вам головы и приклею чудесным способом; только отодвиньтесь один от другого, чтобы не перепутать потом!{732}

Чуждый пафоса, он своевременной удачной шуткой мгновенно устанавливал контакт с кем угодно и, добродушием и простотой завоевав доверие, затевал тогда серьезную беседу о самом важном.

Святитель Григорий Палама, комментируя совет апостола Иакова всякую радость имейте{733}, разъяснял: автор призывает не к неощущению скорби, это невозможно; но богоугодное устроение души должно быть сильнее чувства скорби{734}, как читаем на каждой утрени: возрадовахомся и возвеселихомся, во вся дни наша возвеселихомся, за дни, в няже смирил ны еси, лета, в няже видехом злая…

Житие преподобного Симеона Нового Богослова отразило один весьма злой период, когда, кажется, весь мир восстал на святого: братия покушались убить, архиерей искал уловить в ереси, синкелл неутомимо писал доносы, шесть лет таскали по судам, в конце концов вывезли на лодке за пределы обители и бросили зимой без теплой одежды и пищи у колонны осужденного дельфина. И вот, вполне сознав победу, одержанную безумием и завистью, преподобный без горечи воздает благодарность Богу, а позже письменно благодарит и гонителя за скорби, которые принесли гонимому славу, радость и венцы, наполнили веселием, возвели на вершину духовного знания и стопы ума утвердили на камне{735}.

Один иеромонах, о. В., которого за выдающуюся смелость суждений менее образованные братия честят «немножко еретиком», говорит, что Господь его особенно любит, как мать ребенка-урода, и часто спрашивает: ну чего вы тусклые такие? Дурное настроение он считает оскорблением Бога: представь, ты подобрал калеку на помойке, помыл, обогрел, кормишь, поишь, всяко угождаешь, а он все равно недоволен, гундосит, дуется… этакий усталый хмурый гость на скверной земле, негодной для его спесивого величества…

И не надо оправдывать фанатичное угрюмство скорбью о грехах: совсем напротив, блудный сын, покаявшийся мытарь, вчерашний разбойник имеют гораздо больше оснований для радости, чем безупречные разумники, не вкусившие горечи падения и отвержения, не испытавшие боли и не знающие благодарности за избавление.

Греки начало Великого поста по традиции отмечают простодушной детской акцией: запускают с высоких холмов воздушных змеев, символизирующих устремление к горнему и ликование о наступающей весне покаяния. «Если сокрушаясь, томя и бия себя, станешь ты каяться и плакать много, то не получишь никакой пользы, – утверждает преподобный Симеон Новый Богослов, – ибо Он есть радость и не согласен входить в дом, где печалятся и скорбят»{736}.

Тонущего в вязком болоте повседневного ужаса юмор словно выталкивает к свободе от подчинения животной природе, к свету от тянущего на дно закона самосохранения.

Говорят, на Афоне веселость монаха служит критерием правильности его подвига; так видит и преподобный Макарий: радость – свидетельство воздаваемого за искренность утешения небесной благодати{737}. Что может огорчить монаха? обиды? скорби? смерть близких? Всё зло, всё тленное земное просветляется сиянием высшего света, освящается ценностями небесными, становится поводом к осмыслению и ступенями к вечности.

Если можно говорить о христианском достоинстве, оно в том, чтобы не проливать соплей, жалея и оплакивая себя; в том, чтобы не позволять сознанию в хаосе паники бессмысленно блуждать по стихиям мира; в том, чтобы благодарить Бога за эту новую, умную, серьезную жизнь с Ним; в том, чтобы смотреть вверх и не в себе искать ценности и опоры, а приникать к Источнику животворящему и живоносному; в том, чтобы всегда верить: Господь милостив и, значит, всё к лучшему.