Пламенное увлечение шейха

В глазах Халида вновь мелькнуло странное выражение, которое Зейн никак не мог ни уловить, ни истолковать.

— Знаю. Это я всегда завидовал тебе, ты же знаешь. У тебя есть друзья…

— И у тебя есть друзья.

— Конечно! Конечно, у меня есть друзья! Потому что я их себе купил! — Халид снова рассмеялся своим высоким смехом.

Зейн никогда не думал, что его брат способен на такую проницательность, не говоря уже о смелости признать это.

— Ладно, поехали кататься. Я ее еще не опробовал, тебя дожидался.

Помедлив, Зейн сел в машину.

— Пристегнись. Это ж зверь, а не машина.

На первом повороте Зейн взглянул на спидометр. Скорость подходила к ста пятидесяти, но Зейна это не напугало. Его брат мало что умел в этой жизни, но водить он умел. Но когда они выехали из города и понеслись по горному серпантину, Зейн напрягся.

— Может, притормозим?

Халид азартно рассмеялся и на бешеной скорости обогнал грузовик, едва не врезавшись в машину, шедшую по встречной полосе.

— Ты под кайфом? — спросил Зейн.

— Я под кайфом? Да, я под кайфом! Жизнь — это кайф! Самый большой кайф — это жизнь! А я умираю! Видишь ли, братишка, у меня рак легких. В последней стадии! И метастазы всюду!

— Что говорят врачи? — Зейн старался говорить спокойно, несмотря на новости и растущую скорость.

— Врачи? Врачи обещают чудеса! Каждый день рассказывают мне новую сказку, — с истерической веселостью вопил Халид.

Мотор заревел на очередном повороте.

— Так что зарывать топор войны и тыкать всюду оливковые ветви уже поздно, мой благородный брат. Не надо слез! Мы все умрем! Вопрос в том, когда и как, — добавил он с сумасшедшей улыбкой.

Зейн нащупал ручку двери.

— О, нет-нет-нет! Она заперта! Но даже если ты сможешь ее открыть, представляешь, как тебя размажет по асфальту на такой-то скорости? Не торопись, брат, поговорим о смерти! Знаешь, что самое жуткое в моем положении? Знать, что, когда я умру, ты займешь мое место. Все мои места — на троне, в постели моей жены… А знаешь, что самое прекрасное в моем положении? Я могу забрать тебя с собой.

Зейн схватил руль, но брат оттолкнул его с неожиданной силой.

— Расслабься и наслаждайся, братишка! Сейчас мы с тобой полетим! — Смех Халида превратился в вопль бессильной ярости, когда он увидел, что Зейн, не сумев отпереть дверь, просто перепрыгнул борт открытой машины всего за минуту до того, как она слетела с обрыва.

Широкий коридор вывел ее в прохладный атриум, покрытый стеклянным куполом. Струи причудливого фонтана сверкали в солнечных лучах, проникавших сквозь прозрачную крышу.

Это было больше похоже на пятизвездочный отель, чем на больницу.

— Извините, что заставил вас ждать.

Эбби быстро повернулась на голос, едва не уронив с головы широкое шелковое покрывало, в которое ее с ног до головы укутали еще в посольстве, сказав, что это необходимая дань традициям. Покрывало было очень красивое, глубокого изумрудного цвета, оттенявшего ее глаза и волосы.

— Что скажете, мистер Джонс?

— Мы все заинтересованы в том, чтобы эта ситуация разрешилась как можно скорее.

Голос у него был тусклый и невыразительный, как и весь мистер Джонс. Наверное, так выглядят шпионы — он был совершенно незапоминающимся. Эбби никогда не могла восстановить в памяти его лицо, хотя встречалась с ним несколько раз в посольстве, да еще и при совершенно исключительных обстоятельствах.

Хотя в нынешней ситуации обстоятельства, которые привели ее десять месяцев назад в британское посольство в Арифе, уже не казались такими уж исключительными.

Ей тогда пришлось рассказать свою историю по меньшей мере десять раз десяти разным людям, пока не появился мистер Джонс. Он отвел ее в свой кабинет, усадил в кресло, налил ей чашку крепкого английского чая и, когда она немного успокоилась, внимательно выслушал. Затем задал несколько четких вопросов.

Прочитала ли она бумагу, которую подписала?

Знает ли она имя человека, который ее спас?

Эбби растерялась:

— Да какая разница? Это же все ничего не значит, верно? Я же не замужем?

Джонс успокоил ее, заверив, что конечно, бумага, что бы это ни было, не имеет никакой юридической силы и она однозначно не замужем. Так что лучше ей забыть все случившееся, вернуться домой и жить как прежде.

Так Эбби и поступила. Она стала жить как прежде. Но вот забыть никак не получалось.

Она снова и снова вспоминала своего незнакомца, видела его перед собой, ощущала его мужественный запах, чувствовала его губы на своих губах, его руки на своем теле. Это было похоже на бред или на гипнотический транс. Прошел почти год, но эти видения нисколько не потускнели.

Эбби убеждала себя, что ей не до фантазий, не до воспоминаний о давно прошедших событиях — для этого она слишком занята. Она изгоняла его смуглое лицо из своих воспоминаний, но он вторгался в ее сны. Эбби не всегда помнила эти сны, но она знала, что он был в них, — по ноющей боли в душе и томному блаженству во всем теле при пробуждении, по тому, как ей не хотелось просыпаться, как хотелось подольше удержать в утренней дреме призрачный мир, освещенный блеском ярко-голубых глаз.