Пламя Азарота (СИ)

Возлюбленная желала, и куда сильнее, чем должна была почти всевластная сестра тисрока. Желала не только признаний, но и возможности оставить этот лагерь в красных песках и отправиться на север, в столицу его сатрапии, чтобы вновь увидеть почти забытое ею Сердце Пустыни — окруженный богатым городом дворец-башню с хрустальным куполом и вечно-зелеными садами. И двух темноглазых девочек, старшей из которых не было и десяти. Ее долг, как жены — принять их, словно родных, но, видят боги, она желала этого не меньше, чем родить ему сына.

Но если в ее шатре никто не смел спорить с этим поспешным браком — впрочем, поспешным он казался лишь не знающим истинного положения дел, — то в шатре мужа немедля нашлись недовольные. Джанаан выждала, пока он не поднимется из-за стола и не кликнет с собой Ильсомбраза — тот по-прежнему не возражал, но смотрел будто бы с опаской, привыкая к своему новому положению почтительного пасынка, — и спросила:

— Как твое имя?

— Вилора, — пробормотала отвергнутая наложница, склонив голову, но сквозь рыжие ресницы на мгновение сверкнуло злой светлой молнией. Да она, никак, искренне влюблена в господина — уж такое притворство Джанаан бы распознала — и смертельно ревнует его к молодой жене. Вернее… не молодой.

На мгновение Джанаан даже захотелось схватить отполированное до блеска серебряное зеркало. Вглядеться в него пристальнее, чем рыбак в речную воду, ищущий проблеск рыбьей чешуи на солнце, и убедиться, что на ее лице и шее ни морщины, глаза по-прежнему зелены, словно холодные, прозрачные аквамарины, и ничуть не посветлели, как бывает у стариков, а волосы не истончились и в них не найдется ни одного седого. Эта наложница лишь немногим моложе ее, но всё же… ей нет еще и тридцати и пусть грудь у нее невелика, но ей не нужно помнить о том, что мать двоих детей не должна жевать сладости целый день напролет подобно женам других тарханов. Этой наложнице не нужно беречь свою стройность сильнее любых иных богатств и утягивать талию кушаком или шнурами по бокам платья, чтобы подчеркнуть, насколько та по-прежнему тонка.

— Ты рабыня? — продолжила расспрашивать Джанаан, даже не повернувшись к оставленному у брачного ложа зеркалу. Она госпожа Зулиндреха, правительница трех — нет, уже четырех — сатрапий, сестра могущественного тисрока и возлюбленная благородного тархана, она не опустится до сомнений в своей красоте и величии. Она госпожа, даже если в ее расплетенных волосах ни одного украшения, а шальвары и длинная блуза с разрезом от колен и до самой талии расшиты лишь мелким речным жемчугом. Разве змеям нужны драгоценности для того, чтобы быть прекраснейшими из созданий Таша?

— Нет, госпожа. Я… была рабыней когда-то. Я была совсем юна, когда меня и мою мать купил на невольничьем рынке отец моего господина.

— И кто же сделал тебя свободной женщиной?

— Мой господин.

В этом ответе будто прозвучал вызов. Будь, мол, женой, сколько желаешь, но он ценит свою рыжую северянку не меньше, раз дал ей свободу.

— У тебя есть дети? — спросила Джанаан, и сквозь рыжие ресницы полыхнула еще одна молния. Как наивно. Тебе со мной не тягаться, девочка. Ты наложница южного тархана, чьи мысли лишь о вверенных ему границах империи. Ты и помыслить не можешь, с какими чудовищами сражалась я.

— Нет, — глухо ответила наложница. — Боги не были милостивы ко мне.

— Чьи?

Быть может, ей не следовало спрашивать. Многие рабы сохраняли веру своих предков — как и многие принимали веру Ташбаана, надеясь, что это снимет с них рабские оковы, — но господам до этого не было никакого дела. И всё же… она хотела знать.

— Ты поклоняешься… северному демону?

Она не потерпит ни одного и ни одну слугу этого существа в своем доме.

— Нет, госпожа, — ответила наложница недрогнувшим голосом. Если и лгала, то очень хорошо. — Я совершаю обряды в храме троих богов, как и положено возлюбленной калорменского тархана. Но на моей родине говорят, будто Великий Лев милостив ко всякому, кто попросит его об этой милости. Кто придет к нему смиренно и униженно…

— Часто ли ты оглядывалась вокруг, наивное дитя? — спросила Джанаан, не повышая голоса. Но за выражение лица она, пожалуй, не поручилась бы. — Вот земли под рукой мужчины, которого ты любишь, ныне их разоряют безбожники, поклоняющиеся духам и призракам. Разоряют потому, что тисрок не способен отдалиться от Ташбаана дальше, чем на десять миль. По чьей вине? А прошлой ночью… разве не твой господин рисковал жизнью, защищая меня и моего сына? И по чьей вине? Будь мой брат здесь, ни один мужчина не посмел бы оскорбить меня, но его здесь нет. Скажи мне, дитя, если твой демон так милостив, то за что же он карает тебя? Чем же ты так провинилась, что он готов заставить тебя смотреть на кровь и даже смерть мужчины, которого ты любишь?

— Я… — пробормотала наложница, разом позабыв о том, что дерзила несколько мгновений назад, и в светлых глазах едва не блеснули слезы. — Я грешна в его глазах, ибо живу с мужчиной, не будучи его женой.