Пламя и ветер

Буря вдруг разом утихла, так же быстро, как поднялась. Лошади остановились, но парни продолжали кричать на них, а когда поняли, что коней испугал незнакомец, хотели вздуть его. Альма пытался удрать, но Амина кинулась ему под ноги, и он остановился как вкопанный, глупо осклабившись.

— Не трогайте, оставьте его, — пронзительно завизжала Жанетта и заслонила Альму, расставив руки. — Оставьте, не трогайте! Он не виноват!

Ярость парней остыла.

— А ты почему за него вступаешься? — удивились они. — Кто он такой и что ему нужно? Ты с ним знакома? Откуда ты знаешь это пугало?

— Наверное, он хотел укрыться у нас от грозы, — сказала мать.

— А вам бы только поколотить человека, драчуны вы этакие, — упрекнула их Жанетта.

— Катись, покуда цел! — сказал Альберт, плюнув под ноги Альмы, и отвернулся.

— Пусть отдохнет у нас, — нахмурившись, возразила Жанетта.

— Я... я х-хоч-чу с вами, — выдавил наконец Альма.

— Тебя еще нам не хватало! — усмехнулась Ружена. — Ступай, откуда пришел. Вот отдохнешь, и ступай себе.

Она подумала, что, пожалуй, все же надо бы остановиться и сварить хотя бы ту недочищенную картошку.

— Ты знаешь здешние места? — обратилась она к Альме. — Есть тут поблизости вода? Сбегай принеси.

— С-сбегаю, охо-хотно сбегаю! — И Альма радостно поглядел на Жанетту.

— Я пойду с тобой, — сказала она и вынесла из фургона два ведерка.

— Пить! — попросил отец, увидев ее, но в голосе его уже не было прежней настойчивости.

— Сейчас принесу, папа.

Родник был сразу за опушкой, Альма уверенно шел туда.

— Отряхнулся бы ты хоть немного, а то весь в пыли, — сказала Жанетта, едва они отошли от фургона. — Умыться и причесаться тоже надо, а то ты как поросенок.

Альма остался позади, а Жанетта вошла в лес; у тропинки, прямо перед ней, на прогалине блестел родник.

Она сорвала полый стебелек и взяла его в рот, потом легла на землю и стала тянуть через него кристальную воду, любуясь при этом своим отражением. Подошел Альма. Жанетта села и велела ему повторить то, что он сказал ей на лужайке в Ранькове. Ах, какой он все-таки урод!

Альма молчал.

— Ну, скажи!

— Горло пересохло, надо напиться.

— Еще замутишь воду своей грязной рожей, — остановила его Жанетта. — Погоди, прежде я наберу, тогда пей. До чего же ты противный! От тебя воняет навозом. Ты еще, наверное, и вшивый.

Она велела ему подать ведерко и тотчас отойти.

— Я поеду с вами, — сказал Альма и продолжал, заикаясь: — Т-ты т-такая красивая, я н-не могу б-без тебя ж-жить!

Лицо Жанетты тотчас прояснилось.

— Ну пойдем, пошевеливайся, знаешь ведь, что нас ждут, — милостиво кивнула она.

3

Судьба, настигая нас, обычно подкрадывается окольными путями, извилистыми тропками. К Гарвановым в этот жаркий полдень она пришла по прямой и ровной дороге, — по ней из Южной Чехии в Прагу ехал «гранд-цирк Глобус», когда-то принадлежавший братьям Ямберовым. С этим цирком приехал и старший сын Ружены, Иероним Зруцкий. Цирк расположился шагах в трехстах от старых лип, где стояли зеленые фургоны Гарвановых, на другом конце рощицы, которую называли Тужинка.

Здесь испокон веков останавливался бродячий люд — цыгане, точильщики, канатоходцы, кукольники, владельцы каруселей и тиров и всяческая перекатная голь: ремесленники и продавцы целебных трав, торговцы вениками, тряпичники, живодеры, нищие и комедианты из больших и малых балаганов.

Пока мать и Жанетта чистили и варили картошку, Альберт пошел в лагерь «Глобуса», привлеченный звуком рожка. Там он неожиданно нашел брата Иеронима. Вот это была встреча! После стольких лет трудной жизни! Братья обнимались, целовались, хлопали друг друга по плечу.

— И как ты меня узнал! — удивился Иероним.

— Так уж вышло, — радостно ухмылялся Альберт. — Мы стоим в двух шагах отсюда. Пойдем к маме.

Мать расплакалась от счастья.

— Я знала, что мы когда-нибудь свидимся, — твердила она.

Гарван в фургоне уже никого не звал, только вздыхал. Он напился вволю, выпил чуть ли не целое ведерко. Им было не до него, все сидели с Иеронимом под липами, не сводя с него глаз, время от времени даже ощупывали: он ли? Жанетта стояла сзади, обняв брата за шею и прижавшись к нему головой.

— Сколько я вас искал! — рассказывал Иероним. — Написать вам письмо я не мог, потому что жил под чужим именем, чтобы меня не взяли в солдаты. Правда, меня потом все-таки нашли, но было уже поздно: я работал акробатом и разбился, четыре месяца пролежал в пардубицкой больнице. Лечили меня, как только могли, да новую руку все-таки не приставишь: вот, поглядите, я ее еле сгибаю. В больнице и узнали, что я дезертир. Ну, дали мне три месяца тюрьмы, когда я выписался, — на том дело и кончилось. А в тюрьме было не так уж плохо.

— Стало быть, у тебя не отнимут патента, раз ты с господами военными разделался вчистую? — обрадовалась мать. — Патент ведь у нас все еще на тебя, но теперь-то его не смогут отнять.

— А разве хотят?

Мать рассказала Иерониму, как обстоят дела. Мол, у них уже силы на исходе, они почти нищие.

— Ну так вот что, цирк Зруцкого беру в свои руки я, что бы там ни сказал пан Гарван! — объявил Иероним. — Пусть это все знают.