Пламя и ветер

Ну и черт с ним, у него денег — куры не клюют! Жадина Фассати — за работу рассчитывается старым тряпьем да объедками, что остаются в трактире на столах. Вот и эту шляпу — хорошо еще, что она почти новая, — Альма получил за чистку хлева.

Альма обернулся и долго стоял, уставясь на стог, темневший вдали, как спина громадного зверя. Нет, стог не горит, пламени не видно, только высоко над стогом мерцает красивая зеленоватая звезда.

— А если он все-таки загорится? — вдруг встрепенулся Альма. — Если загорится, а меня тут кто-нибудь увидит? — И он пустился бежать, как заяц, перемахнул через железнодорожное полотно и с высокой насыпи съехал на заду прямо к часовне девы Марии, что у Святого источника.

Тут он как будто спасся от погони и сразу успокоился. Теперь случись пожар — сам стражник Лесина спросит: «Альма, сукин сын, признавайся, где ты был, что делал, не ты ли подпалил стог?» — Альма ответит уверенно: «Я был у Святого источника, ваше благородие, пил святую воду. А потом лежал на траве и спал, крепко спал, как сурок».

Святой источник расположен совсем на отшибе. Днем тут играют дети рабочих, ночью не встретишь ни души, разве что попадется голодная кошка, вышедшая на охоту за полевыми мышами. Этот уголок лежит уже за городом, за фабричной оградой, за заборами садов, за полотном железной дороги. В начале прошлого века произошло чудо — в роднике появилось изображение лика девы Марии. Граф Штернгоф, — так вроде его звали? — пройдоха, который разбогател на военных поставках и всяких аферах, построил у источника часовню, и священники водили туда свою паству. Но с течением времени чудо утратило популярность и было даже вовсе забыто; лишь тусклая память престарелых старожилов хранила его.

Позади часовни грохотали поезда, спереди, чуть не у самого притвора, стучала и шипела кожевенная фабрика. Резкий запах сырых кож и разлагающихся внутренностей разносился далеко вокруг, отпугивая птиц.

Альма оперся спиной о стену часовни, ругая себя ослом за то, что покинул теплый стог. Надо было забраться поглубже и еще подремать. До чего хочется спать! Да и что делать в такую рань? С постоялого двора «У белого льва» возчики еще не выезжали (они обычно давали Альме глоток водки), пекарня Хлума (там он всегда получал две горячие булки) откроется нескоро, а к Рассати рано идти дочищать хлев.

Еще темно, чертовы петухи запели сегодня ни свет ни заря.

В живодерне, на другом конце города, залаяли собаки. Привидения их потревожили, что ли? Или воры? Да нет, воры туда едва ли сунутся, там столько собак. Да и что возьмешь у живодеров-пустосумов! Недоходное у них ремесло. А может, собаки залаяли на какую-нибудь гулящую, — в жаркую пору эти девки иногда ночуют под деревьями близ живодерни. А иной раз и здесь, у Святого источника.

Ох уж эти потаскушки, думал Альма. Они для тех, у кого мошна набита деньгами, как у барышников. Сколько таких девиц съезжается сюда на ярмарки! Размышляя об этом, Альма покачивал головой. Ему, бедняге, в чем нет удачи, он родился под несчастливой звездой, хорошо ему будет разве что на том свете... Что с ним? Где он? Сидит под стеной часовни? Нет, вот он уже лежит в гробу. Только он не мертвый, нет, мертвый он не видел бы, что вокруг него в большой избе полно людей. А может, он не видит всего этого, а ему только чудится. Не видит, не знает, что здесь и Жанетта. Она принесла цветы, которые нарвала в поле. Жанетта плачет и проталкивается через толпу людей, которые тоже плачут, к его гробу, в руках у нее букет, она кладет цветы Альме на грудь. Как пахнут эти цветы! Пыльца сыплется как золотое зерно... Кой черт, это не зерна, а вши!

Все тело Альмы жжет, словно он горит в огне. Он просыпается, срывает с себя куртку — рубашки у него давно нет, — ругаясь, раскладывает ее на росистой траве и начинает яростно давить вшей. Потом бежит в часовню и моется в чудодейственном источнике.

— Пресвятая дева Мария, ты исцеляешь людей от всякой хвори, избавь меня от вшей! — Альма крестится. — Во имя отца и сына и святого духа. — Знай Альма весь «Отче наш», он прочитал бы эту молитву до конца. Он слышал ее тысячи раз, но разве упомнишь?

— «Да приидет царствие твое. Да приидет царствие твое...» — твердит он. — Аминь, аминь, аминь!

2

Едва узкой полоской забрезжила утренняя заря, еще не тронув темный небосвод, на котором веселым, ясным светом сияли звезды, — как пекарь ИозеХлум вышел на свой дворик, обнесенный кирпичной оградой.

Только что он с подмастерьями во второй раз посадил в печь хлебы и приготовил тесто для булок. Наступил час передышки. Подмастерьев Хлум отослал поспать, а сам остался бодрствовать.

Он привык спать мало и любил эту недолгую передышку между выпечкой хлеба и сдобных булок. Хлум обычно выходил во двор и очень досадовал, если случалось, что из-за дождя или снега нельзя было наблюдать звезды, глядеть, как они постепенно гаснут, а на востоке возникает из темноты ломаный контур лесов.

Это его родные места, там он родился.

Пекарь снял измазанную мукой шапочку и с минуту постоял.