Пламя и ветер

Как приятен свежий прохладный воздух! В углу двора благоухает смолой высокая поленница дров.

— Эх, хорошо! — потягиваясь, громко произнес Хлум.

Из будки выскочил рыжий пес, подбежал к хозяину и весело завертел хвостом.

— Ну, молодчина, ну, Милорд! — ласково окликнул его пекарь. — Где ты вчера пропадал? Бродяжничаешь? С кого берешь пример? Не с Альмы ли, безобразник?

Милорд визжал и подпрыгивал, радуясь, что хозяин ласков с ним. На его визг из стойла отозвался конь.

Хлум достал деревянной бадьей воды, напился большими глотками, разглядывая свое отражение в воде. Хлуму сорок лет; он коренаст. Крутой лоб и бородка, дрожащие пятна глаз, припаленные жаром брови. Таково уж ремесло хлебопека, — вечно имеешь дело с огнем, как кузнец или литейщик. Пламя, искры, дым обжигают лицо и полуобнаженную грудь, словно на тебя веет дыханием пекла. Брови у пекаря спалены, волосы и борода обгорели.

Хлум плеснул немного воды на землю, словно благословляя наступающий день. На душе у него было легко. И он вполголоса запел:

Марьянка, золотко,
зря не томи... [8]

Так он гудел потихоньку, и было похоже, что на пробужденное деревцо уселся окропленный пчелиный рой.

С радостью и мужской гордостью Хлум подумал о том, что скоро у него будет ребенок — продление его жизни.

Не удержавшись, пекарь заглянул в окно комнаты, где спала жена. Он увидел только контур лампы на стопе, но вполне ясно, словно стоял рядом с Марией и глядел на нее, представил себе, как она тихо спит и улыбается во сне.

Прошли и уже не вернутся времена, когда Мария работала вместе с ним за подмастерья — поддерживала огонь в печи, месила и разделывала тесто, сажала хлебы, умело плела рогалики и булки.

То, чему подмастерья учатся годами, она постигла за месяц и самоотверженно заменяла мужу помощника, на которого у них вначале не было средств, потому что пекарня тогда почти не давала дохода; Мария, бывало, работала за двоих. Как ей к лицу были передник и платочек на голове! Глаза ее всегда сияли. Здоровая, сильная женщина, она без труда ворочала восьмидесятикилограммовые мешки, а когда было очень много работы, могла не спать и по двое суток. Это бывало всякий раз перед ярмаркой.

Хлум с признательностью подумал о жене.

Домик спал, благоухая горячим хлебом, только пекарь бодрствовал, и, помолчав, запел снова:

За два угла
ты платочек возьми.

Смутно вспомнились ему годы тяжелого труда в Праге, вспомнились товарищи, с которыми он там работал, особенно Вацлав Янатка, великий охотник до чтения. Что-то с ним сейчас, куда он делся?

На два узла
завяжи тот платок...

Пекарь снова поглядел на окно комнаты. Выходило б окно в сад, можно было бы держать его открытым и жена во сне дышала бы ароматом цветов — вздохнул Хлум, как влюбленный юноша.

Она, его смуглая, с упругими губами Мария, дородная, как и положено быть супруге пекаря, немало поработала своими руками и у чужих людей, и в его пекарне, а теперь только ведет домашнее хозяйство, приглядывает за преуспевающей торговлей мужа, украшает лавку своим присутствием. Широкобокая, пышногрудая жена, которая скоро родит ему сына. Тогда Хлум поедет в Прагу, купит там, в торговых рядах против Староместской ратуши, расписные игрушки, большую игрушечную лошадку, а у ювелира Кинцла, чья лавка рядом с той пекарней, где Хлум работал три года, возьмет для жены золотое колечко с опалом.

Это будет уже не первая драгоценность, которую он подарит Марии. Первой была брошь, жена получила ее на третий год их брака, когда дела Хлума пошли хорошо. Серебряный браслет он подарил ей за близнецов, которые, увы, вскоре умерли... Не купить ли сейчас для нее ожерелье из чешских гранатов, отметив этим рождение сына, которого они назовут Петром? «Твое имя Петр, что значит камень», — сказал Христос. Петр — твердый человек, а Иозеф — мягкосердечная, уступчивая натура. Таков я, пекарь Хлум...

Улыбнувшись, Хлум снова уставился в небо. Звезды бледнели и уносились куда-то ввысь. Приближался рассвет. Словно стая сизых и белых голубей, опустился он на руины монастыря, когда-то сожженного Жижкой. Их четкие очертания виднелись издалека над низкими крышами сараев.

На два узла
завяжи тот платок,
чтоб развязать его
никто не мог! —

напевал пекарь. Из кустов ему звонко вторила пеночка, за ней зачирикали чижи. Хлум только недавно выпустил их на волю, они перезимовали у него в доме и так скучали, бедные, что смотреть было жалко. Хлум обрадовался, когда смог наконец вынести их в сад и открыть клетку.

Но что это? Какой-то отблеск примешивается к робкому свету утренней зари, там, на небе, за развалинами монастыря, за его узкими стрельчатыми окнами!

Зловещий отблеск!

Мирную тишину, царившую в городке и на дворе пекарни, вдруг нарушил невнятный гомон.

Завыла собака, послышался протяжный крик.

Пекарь сразу понял: пожар!

Забыв все — жену, свои мечты о сыне, печь с хлебами, Хлум кинулся через лавку на улицу, — скорей поднять тревогу!

Пес бежал за ним.