Пламя и ветер

— Ром, конечно? — быстро спросил Сойка. Девушка сделала сердитую гримаску.

— Ром чая, конечно, не испортит. Петр, будьте добры, подайте ром, — величественно произнес Грдличка.

— Сейчас, сейчас, маэстро. — Петр метнул на художника озорной взгляд и устремился к шкафу за бутылкой.

— Мы, мужчины, охотно пьем чай с ромом, не правда ли? — хрипло произнес Сойка. — Тогда, по крайней мере, о нас нельзя сказать, что мы отравляем себя гнусным алкоголем. Но, признаюсь, я предпочел бы ром с чаем.

Гавлинова села у окна и то смотрела на пустой садик, то разглядывала свои ногти. Потом она закурила сигарету и пыталась пускать дым кольцами, но раскашлялась.

— Уж лучше бы вы не курили, — сказал Сойка. — Не люблю я, когда женщины перенимают дурные привычки у мужчин!

— А мне нравится курить, что бы там ни говорил пан Сойка, — ответила она. — Каждый волен делать то, что ему по вкусу.

— Если только это не в ущерб другому.

После чая разговор не клеился.

«Странное дело, — думала Гавлинова. — Этот Сойка на людях всегда говорит со мной слегка иронически. Словно я все еще девочка, а не взрослый человек».

Сигарета у нее погасла. Милада отщипывала кусочки кекса и думала о том, что ее все еще держат на выходных ролях в глупых комедиях, до которых, как говорит антрепренер, труппа снисходит ради того, чтобы привлечь публику. Но через год она, Милада Гавлинова, несомненно будет играть героинь в трагедиях Шекспира на столичной сцене. На столичной сцене... а где? Если бы кто-нибудь порекомендовал ее режиссеру пражского Национального театра, тот бы, уж конечно, понял, какой талант кроется в молодой актрисе. Талант, которого не хочет видеть их антрепренер Татер! Талант, которого не оценивает полностью даже Сойка, хотя он единственный понимает Миладу и умеет подбодрить ее в минуту сомнения.

— До чего ж хорошо! — сказал удовлетворенный Сойка, откидываясь на спинку дивана. — Вам хватает топлива? — осведомился он у художника и, не дожидаясь ответа, опять вздохнул и продолжал: — Да, когда-то и я думал, что до конца дней буду заниматься каким-нибудь спокойным, тихим делом. Будут у меня жена, дети и хороший запас дров на зиму. И вообще... — Он махнул рукой, отгоняя табачный дым. — И вообще я представлял себе, что в этом возрасте уже брошу работать, выйду на пенсию. Ведь мне уже за шестьдесят. Буду прохаживаться по квартире, ходить на прогулку, ловить рыбу, бить баклуши. И вот, о боже мой, каковы мечты, и какова жизнь! Земля и небо, а? Все равно что наша жалкая труппа и Национальный театр! — Он сделал гримасу. — Сколько раз я, недостойный сын великой Талии, пытался проникнуть туда, разумеется, не по праву.

Милада снова закурила и переводила взгляд больших глаз с Сойки на художника. Сколько ему лет? Двадцать четыре, двадцать восемь? Интересный человек. Есть ли у него любимая женщина? Или он, как мотылек, перелетает с цветка на цветок? До сих пор среди ее знакомых не было художника. А где же его картины? Что он пишет, пейзажи или портреты? Какие у него красивые волосы! А тот, другой, он студент? Не интересный. И как одет— костюм словно со старшего братца!..

Милада снова закурила и прислушалась. О чем, собственно, говорит Сойка?

— ...Но оставим это. Зачем бередить старые раны, поговорим лучше о супружестве. Для семейной жизни рожден не каждый. Особенно наш брат актер, перелетная птица, как назвал нас мой старый друг Карел Желенский, актер Национального театра. Человек искусства — я говорю не только о бродячем комедианте — не создан для семейной жизни. Жена, супружество, дети — это бремя, которое мешает взлету. Понимаете, господа, взле-ту!

— Верно! — с увлечением подхватил Грдличка. — Если художник хочет целиком отдаться творчеству, на семейную жизнь у него не останется времени. — Он с улыбкой посмотрел на Гавлинову. — Разве что если взять невесту с большим приданым, дочь помещика, или богатого мясника, или преуспевающего ресторатора.

«Он шутит! — подумала Гавлинева. — Он шутит, этот молодой красивый художник! Ах, если бы он захотел написать мой портрет!»

— Значит, по-вашему, господа, у художника нет времени на любовь? — заговорил Петр. — А по-моему... у меня, правда, нет опыта в этих делах... и я не художник...

— Как это нет опыта, молодой человек? — бархатным голосом произнес старый актер. — Не может быть, не может быть!

— Не верьте ему, — воскликнул Грдличка. — Он пишет стихи.

— Стихи? — удивилась Гавлинова.

Петр замигал, словно ослепленный огнями рампы, и сказал, что, по его мнению, именно любовь — величайший источник творчества.

— Это замечательно! — воскликнула Милада, тряхнув головкой, потом встала и подошла к Сойке.

— Пожалуйста, пан Артуш, дайте мне огня.

— Опять вам не хватает огня! — воскликнул старый актер. — И все же вы огненная натура, Милада. Я бы обязательно женился на вас, девочка, если бы вы захотели и если б я не был так стар. — Сойка не переставал смеяться. — Только на вас!

Девушка покраснела до корней волос.

— Над чем вы, собственно, все шутите? — раздраженно спросила она. — Перестаньте! — И топнула ногой.