Пламя и ветер

— Не иронизируйте. Вы же не видели прославленных полотен в оригинале, только жалкие репродукции. А я насмотрелся на них в Мюнхене. Какие там галереи, выставочные залы! Сколько картин Рембрандта! Побывать бы еще в Лувре и в Италии!.. Ну, быть может, доведется когда-нибудь. Да, — пробормотал художник, помолчав, — человек всегда живет надеждой.

— А я хотел бы посмотреть картины Репина, — сказал Петр. — В Праге я видел репродукцию одного его полотна. Незабываемо! Студент-революционер вернулся домой с сибирской каторги. Это потрясающая картина!

— Илья Репин? — отозвался художник. — Как же не знать! Но ведь он не классик, он еще жив. А знаете вы, молодой человек, что классиком можно стать только после смерти? Но это в других странах, не у нас. У нас для этого умереть мало, должно еще пройти лет пятьдесят после смерти, чтобы тебя признали. Чтобы только начали признавать.

— Например? — улыбнулся Петр.

— Например, Манес[71].

— Или Маха. О нем совсем забыли.

— Ну, что вы, кто не знает этих строк:

Был поздний вечер — юный май,
Вечерний май — томленья час... [72]

— И больше ни строчки! Так же и с Гавличком: каждый может отбарабанить строчки две наизусть, а кто знаком со всем его творчеством? А если не знаешь...

— Не придирайтесь, приятель! Вы небось были бы рады, если бы о вас когда-нибудь поместили хоть полстрочки в хрестоматии... — Грдличка усмехнулся. — Ну, ладно, хватит об этом. Так вот, о Хмельницкой. Хотел бы я написать ее портрет. Разумеется, я писал бы ее совсем иначе, чем, скажем, супругу доктора Седмика в зеленом бархатном платье. Видели вы ее в этом туалете? И вообще знакомы вы с ней?

— Я? — удивился Петр. — Я что-то не слышал, чтобы эта дама стремилаcь заводить знакомства. А ее супруг говорит с людьми исключительно о болезнях.

— Да. Он общается с людьми только за деньги. И она тоже. Такое у меня впечатление. Если бы она согласилась мне позировать, то, уверен, только в надежде, что я преподнесу ей этот портрет с благодарностью за то, что она изволила потратить время. Доктор Штястный был не таков, у него было золотое сердце, а этот? Ему бы только деньги, побольше денег! Знаете, у меня такое впечатление, что оба они прежде жили в нужде и все еще боятся, как бы снова не наступила такая жизнь.

— Да, маэстро, такие люди очень несчастны. Их вечно терзает страх перед будущим, они даже не решаются иметь детей. А к чему ей заказывать свой портрет? Чтобы в старости видеть, как она была хороша в молодые годы? Это ее только огорчит. Да и к чему говорить на эту тему!

В коридорчике послышались шаги, в дверь постучали, вошел Сойка, оставив дверь настежь, — ох и дохнуло же из нее холодом! — а за ним вместо желанной Златавы Хмельницкой появилась восемнадцатилетняя инженю Милада Гавлинова. Хмельницкая, мол, шлет извинения, она не может прийти, потому что учит новую роль, которую ей в ближайшие дни предстоит сыграть в Младе Вожице или во Влашими, — антрепренер еще не решил, куда они поедут отсюда. Такой уж это человек, все он решает в последнюю минуту.

У гостей были красные от мороза носы и замерзшие пальцы. Они потоптались на стареньком коврике, потом сели.

Гавлинова стала актрисой всего три месяца назад, сбежав из дома, — обычная история! Она была дочерью сельского учителя в селенье близ Клатов. Актеры и особенно актрисы все еще третируют ее, словно она не настоящая актриса, а так, пустое место. Но — и это важнее — антрепренер ей покровительствует, а Сойка взял ее под защиту. Она, видимо, немного скучает по дому и в обществе добродушного весельчака Артуша Сойки чувствует себя как в домашнем кругу.

У Милады темные глаза и светлые, гладко зачесанные назад волосы, собранные в узел на затылке. Смугловатое лицо напудрено, высокий лоб и тонкий с горбинкой нос придают ее лицу гордое выражение. С первого взгляда видно — актриса!

— Черт побери! — поежился Сойка. — Итальянским актерам явно живется лучше, чем нам. Гастролировать в лютые морозы нам, комедиантам, просто немыслимо!

— Хотела бы я знать, пан Сойка, почему вы говорите «комедианты»? С комедиантами у нас нет ничего общего!

— Ничего общего? — удивился старый актер, взглянув на свою юную приятельницу и все еще разминая замерзшие пальцы. — Вы и в самом деле наивное дитя. Что же, по-вашему, отец нашего театра Каетан Тыл не был комедиантом? Был, да еще каким!

— Комедианты — это циркачи и канатоходцы, — обиженно сказала актриса.

Сойка больше не возражал и повернулся к художнику.

— Как у вас тепло! — сказал он. — Так, наверное, топят только в податной управе. Эх, почему я не стал податным чиновником, осел этакий!

— Прошу вас, дорогие гости, — воскликнул Грдличка, ставя на стол чашки с золотистым чаем. — Настоящий китайский. — Он повернулся к Петру: — Будьте добры, Петр, подайте сладости.

— Настоящий китайский? Какая редкость, верно, Милада? Благодарю вас, друг мой, благодарю, — нараспев произнес актер. — Он понюхал чай. — А как вы думаете, его превосходный аромат не пострадает от рома?

— Я предпочитаю чистый, — сказала Гавлинова.