Пламя и ветер

Сапожник Трезал был обеспечен топливом на всю зиму. Слава богу, что он взялся заведовать общинной харчевней — для бедняков и бродячего люда. До чего отрадно вспомнить об этом даже летом, думал сапожник, блаженно улыбаясь: будь на улице хоть самый лютый мороз, какого не запомнят и деды, он, Трезал, может сидеть у верстака в одной рубахе. А в тепле, братцы мои, легко работается. Даже уголь не надо самому носить из подвала, услужливые нахлебники принесут вам его прямо в комнату, наколют дров, а если хотите, то и печку затопят! А почему бы не захотеть, ежели бродяги — правда, среди них бывают очень даже приличные люди — делают это охотно, из одного уважения к Трезалу?

— По мне, весны хоть бы и не бывало, я и без нее обойдусь, — заявил Трезал жене, вошедшей с покупками.

— А ну тебя! — недовольно сказала та. — Я рада, что эта противная зима прошла, надоело уж.

Супруг, склонившийся было над верстаком, после столь решительной отповеди поднял нож, как дирижерскую палочку.

— Куда там прошла, матушка! Еще грянут та-акие морозы! Будешь придерживать нос, чтобы не отвалился! Зима прошла! Уж ты скажешь! — И, виртуозно выкраивая подошву, он продолжал басом: — Февраль — подлый месяц. Можешь ему верить, если хочешь, а я не верю. И не подумаю! Мне ль его не знать, февраль-то! У меня ноет колено, стало быть, мы еще померзнем. То есть не мы, Трезаловы, мы-то нет, а все остальные, да, это факт, ха-ха!

Но ведь окружной начальник Гейда со своим шпицем Перлином уже вышел на утреннюю прогулку в легком летнем пальто. Чистенький песик в попонке весело бежал впереди и, как всегда, усердно орошал все тумбы и подворотни. А часом раньше вылезли из своих дыр прятавшиеся там несколько недель нищие. Разве все это не признаки близкой весны? Особенно нищенки! Одетые в пальтишки и драные пелерины, ношенные, видно, еще до войны 1866 года, они снова хриплыми голосами выпрашивают подаяние, обходя дома своих хмурых и скуповатых благодетелей. Первой, припадая на одну ногу и опираясь на палку, отправилась в поход языкастая Симайзлиха.

В кустах перед храмом св. Анны резвились воробьи; они испуганно сорвались с места, когда проходивший мимо Альма Вальти громко рыгнул. Галантерейщик Гольдман опять стоял у стеклянных дверей своей лавки, курил длинную пенковую трубку и ласково приветствовал всех знакомых и незнакомых:

— Ваш покорнейший слуга. Чудесная погодка, а?

Не нужно объяснять, что этот предприимчивый лавочник с императорскими бакенбардами охотно присовокупил бы: «Заходите, друзья, в мой магазин! Товар в большом выборе!»

Чуть подальше, перед мясной лавкой Велебы, уже развалился на тротуаре пес Енерал, толстенный, как и его хозяин; он лежал, точно корова, и прохожие перешагивали через него, потому что Енерал и ухом не вел, когда на него кричали и гнали прочь. Впрочем, это был добродушный пес, любимец детей, они, бывало, даже усядутся на него, а он — ничего.

Раздражался Енерал только при виде окружного начальника с его песиком, шпицем Перлином. Едва завидит их, встает и лает таким громовым голосом, что дрожат стекла. Енерал не терпел Перлина с тех пор, как дерзкий шпиц однажды помочился на него. По этой причине окружной начальник избегал Енерала.

Но ни светло-серое пальто окружного начальника, сшитое у портного Трубнички, придворного поставщика его светлости эрцгерцога Франца-Фердинанда д’Эсте, ни чумазые попрошайки, ни пес Енерал, ни Гольдман в одном сюртуке, ничто не казалось раньковчанам более убедительным свидетельством приближения весны, чем появление в школе ребятишек из эрцгерцогских поместий. Босые и сопливые, в легких дешевых курточках, пугливые, будто дикие зверюшки, они оправдывались: мол, с ноября и до сих пор мы не ходили в школу потому, что болели. Один болел тем, другой этим... Учителя допросили их построже, и мальчуганы сознались: им нечего было обуть, родители забыли купить к рождеству обещанные деревянные башмаки.

На уроке эти ребятишки сидели тихо, как пойманные хорьки, но на большой перемене их робость как рукой снимало. Мальчики крали у товарищей хлеб, считая, видно, что они вправе поступать так, поскольку им не дают хлеба из дома, и искали случая подраться. Шарики они не катали — вот еще детская забава, они уже не малыши! — и признавали только одну игру — в ножички; в ней они виртуозно натренировались за время своей «болезни». Зато в чтении, письме и особенно в счете они были совсем беспомощны.

Учителя раньковской начальной школы только руками разводили, — что будешь делать?

Но разве нужно было австрийскому престолонаследнику Францу-Фердинанду, чтобы его будущие скотники, конюхи, батрачки и батраки стали образованными? Как и все Габсбурги, эрцгерцог предпочитал невежественных и тупых подданных, ибо такие люди покорны, боязливы и побаиваются власти духовной и светской. Именно невежество способствует послушанию и украшает человека всеми католическими добродетелями.

Хвала же тебе, невежество подданных австро-венгерской империи! Именно ты укрепляешь опоры габсбургского престола!