Пламя и ветер

В самом деле, не разумнее ли отменить спектакль? Под любым предлогом! Например, из-за болезни примы Хмельницкой. Татер заговорил с ней об этом, но она уперлась: буду играть, и все! Мол, ее талант и красота привлекут почтеннейшую публику, никто не устоит, все прибегут посмотреть на нее, разве не было так во всех захолустьях, где они побывали?

— Дорогая, вы не знаете Ранькова. Вы ведь здесь еще не играли. Здешние обыватели — редкие тупицы, в искусстве они ни черта не смыслят.

— Ерунда! — отвечала актриса, — Мы будем играть!

— Тогда мне придется платить вам еще меньше, господа. Вы меня уже совсем свели с ума, хотите еще сгубить мое здоровье! Я слягу, вот увидите!

— Вздор! — возразила Хмельницкая, и вся труппа поддержала ее. — Тряхните мошной, господин антрепренер! Не так уж вы обнищали!

А пожилой актер Сойка добавил бархатным голосом, пленявшим публику:

— Стыдитесь, уважаемый друг!

Волновался и Густав Розенгейм. Он решительно поддерживал актеров.

— Зачем же я так старался? В другой раз не стану разносить афиши и искать жилье для вашей труппы, — возмущался он, и ноздри у него дрожали. — Я всюду поручился за вас, если вы меня подведете и не будете играть, я разорен.

Ему казалось, что он и в самом деле опора всей культурной жизни городка.

В конце концов антрепренер развел руками и низко поклонился актерам.

— Пусть будет по-вашему, мои дорогие. Я сдаюсь. Но поверьте мне, я охотно убежал бы в лес и повесился там на первом суку.

— Вы так отягощены грехами, что сук не выдержит, — саркастически заметил Сойка и тотчас сердечнейшим тоном добавил: — ...мой дорогой друг!

И актеры играли. Героически играли каждый вечер. Дрожали от холода, но играли. Вопреки всему.

Кроме того, в зале начали немного топить.

Хмельницкая понравилась публике. Не зря восхваляли ее афиши! Офицеры заинтересовались ею и покупали самые дорогие места. Говорите после этого, что австрийское офицерство не поддерживает чешскую культуру! Поддерживает! Безусловно поддерживает, особенно если она на высоком уровне. А Хмельницкая была на высоком уровне, этого нельзя не признать. Ее неотразимый темперамент покорил публику.

Цилка Гойерова не пропустила ни одного спектакля. Однажды Густав заметил, что она шепталась за кулисами с каким-то актером. Оказалось, что это ее старый знакомый по труппе Царды-Кветенского. Густав не нашел в этом ничего предосудительного, ничего, над чем стоило бы задуматься. Он знал: Цилке уже давно надоело мыкаться по свету, она рада, что у нее есть ребенок и крыша над головой.

9

Художник Грдличка тоже оказался в числе восторженных поклонников Хмельницкой. Он хотел написать ее портрет, но не решился предложить ей это прямо и прибег к обходному маневру: через Сойку, которого знал раньше, пригласил примадонну вместе с Сойкой в гости. Позвав к себе Петра Хлума, художник готовился принять актеров.

Он ругал себя за то, что ему раньше не пришло в голову угостить актеров обедом. Они с Петром приготовили бы обед в два счета, и гости наелись бы лучше, чем в трактире.

— Ну и хозяин я! — стонал Грдличка и бранил себя на чем свет стоит. — Надо было купить окорок и хлеба!

— Я еще успею сбегать купить что-нибудь съестное, — предложил Петр.

— А деньги у вас есть?

— Гм... Деньги пришлось бы взять у вас.

— Вот такова наша жизнь! А мне пришлось бы просить у отца. У меня только-только хватило на ром, и то еще слава богу!

Старый Грдличка из своего скромного заработка давал художнику деньги на мелкие расходы — сигареты, пиво, чтобы его сын, как он говаривал, мог посидеть в компании и не осрамиться.

— Ну и жизнь, ну и жизнь! — сетовал художник. — Не находите ли вы, Петр, что мы живем убого, как лягушки в луже?

— Ах, ах! — сказал Петр, поднимая глаза к потолку. — Уж не жалуетесь ли вы, сударь? Немножко можно, это разрешается, но не слишком. Главное — не впадать в полное уныние, как некоторые. Не можете же вы сказать, что недовольны своей судьбой, милый маэстро.

— О нет, ни в коем случае, я всем доволен! — Грдличка сердито вскинул косматую голову. — А кстати, не вздумайте при гостях называть меня маэстро. Я знаю, вы на все способны. Тогда мы навсегда враги!

— Может быть, «полумаэстро»?

— Если существует «четвертьмаэстро», это уж максимум!

— С удовольствием.

Комната в домике семьи Грдлички, на улице между костелом и кладбищем, была низкая, и когда затопили печку, скоро стало тепло. На стенах висели полотна молодого художника, но перед приходом гостей он обычно снимал их и уносил к отцу или засовывал за шкаф и за печку. Кому из гостей охота смотреть на эту мазню, да еще, чего доброго, смущаться, если спросят его мнение!

— Что-то не идут наши актеры, — сказал Грдличка и посмотрел на часы.

— Еще бы! Разве актеры бывают точны?!

— Наверное, им не хочется вылезать в такой мороз. Экипировка-то у них не ахти, не лучше моей, — отозвался Петр.

— А чего вам, собственно, не хватает, приятель? Ведь у вас есть широкополая шляпа.

— И бант!

— Атрибуты несомненного таланта!

— Гениальности!

— А что вы скажете о Хмельницкой, а? Какая у нее головка! Интересна, очень интересна!

— Классическая?