Пламя и ветер

— Отнюдь не над любовью, отнюдь не над ней, барышня. И даже не над супружеством, моя дорогая. — Сойка снова сделал озабоченное лицо, и оно покрылось сетью морщинок. — Над любовью я не смеюсь, я согласен с тем, что сказал сейчас э-э... коллега художник. Поглядите хотя бы на нашего антрепренера. Он женат, ну а любовь? Ведь он влюблен в Хмельницкую, не так ли? Почему? Да очень просто, потому что любовь и супружество — это, мои дорогие, совсем не одно и то же. Как правило, не одно и то же. По крайней мере, у нас, перелетных птиц, есть тот горький опыт, что в браке, если только жена не актриса, страдает творчество, потому что нужду терпят оба. А в нужде цветы не растут. Растут только тернии.

— Совершенно верно, — согласился художник. — Вот, к примеру, я. Разве я вправе жениться? Ведь никто не покупает моих картин. Вот если бы я получил большой заказ, как Брожик...

— Когда наступит анархический строй, художников будет содержать общество, для того чтобы они своими произведениями украшали жизнь людей, — сказал Петр с видом человека, изрекшего бог весть какую мудрость.

Собеседники не поняли, шутит он или говорит всерьез.

— А когда это будет? Через сто лет? — Актер поднял брови. — Я ведь тоже анархист, юноша. Но к чему говорить об этом! Лучше пусть... коллега художник расскажет нам что-нибудь, — обратился он к Грдличке.

Молодой художник обеими руками взъерошил волосы.

— Э-э, что рассказывать! У нас, например, писать живую натуру, особенно женскую, значит сразу стать предметом пересудов и сплетен. Здесь можно малевать только пейзажи, которые никто не покупает. Малюй для собственного удовольствия, бедняга! Пиши пейзажи и складывай их за печкой, пока она не топится. Чиновники вешают у себя в спальне олеографическую мадонну, а в кухне картины собственного изготовления! А такие снобы, как начальник податной управы, директор кожевенной фабрики, аптекарь и доктор предпочитают иностранных мастеров. Или хотя бы пражских. Обставляя дом, они покупают картины у коммивояжера известной фирмы Хладечек — серны в кустах, освещенных лунным светом, или альпийское озеро на фоне горных пиков. Зачем им раньковский пейзаж? Он у них задаром, вон там, за окном! — Грдличка закурил сигарету и продолжал, не переводя дух: — Им нужна какая-нибудь анималистическая идиллия или портрет незнакомки. А если пейзаж, так пусть он будет полон экзотической романтики. Каждому из них хочется иметь дома частицу иного мира, потому что мирок, в котором они живут, давно им приелся, он такой привычный, будничный, неинтересный. Разве мог бы я здесь прокормиться живописью? Мог бы жениться? Вправе ли я требовать такой жертвы от любимого существа? Здесь, в этом городе, где нет ни великих страстей, ни великих добродетелей, где все так серо и посредственно!

— Требовать жертвы от любимого существа? — Сойка покачал головой. — О чем вы говорите, маэстро? Требовать жертвы! Любовь не останавливается перед жертвами, великая любовь, великая страсть рвется к цели, хотя бы в огонь, не задаваясь вопросом, сгорит она или не сгорит. Только мелкие души осторожно осведомляются, что будет через год, через десять лет. Мещане! Великий талант не спрашивает, потерпит он крах или победит, он творит по-своему, наперекор всему. У Тыла были великие страсти в искусстве и в жизни. Говорят, что среда заедает таланты. Это не совсем верно — великие, пламенные таланты ей не поддаются. Тыл не поддался. А женщины? Разве человек страстной натуры задается вопросом, потерпит ли он катастрофу в любви и браке? Да, женщины вдохновляют мужчину, но нередко они портят и даже губят его. Как алкоголь! А мужчины облагораживают женщин или губят их. Сложное это дело. Люди не колосья, которые все похожи один на другой... Большинство супругов живет по-хорошему, кротко, мирно, сживаются, любят друг друга и, если грянет беда, готовы и жизнь отдать один за другого, хотя никогда не декларируют этого. Любовь благотворна, она для них хлеб насущный, они не говорят о ней, но знают об этом. Любовь облегчает иной раз очень трудную жизнь, прозябание, нужду. Например, когда жена и муж — актеры...

— А на улице метель! — воскликнула Гавлинова, выглянув в окно.

Все поглядели в окно. Ветер раскачивал деревья в саду, вдруг бешено взметнулся снег, покрывая деревья, которые, казалось, отступили и исчезли.

— Чертова погода! Если она не изменится, мы застрянем где-нибудь в пути, — сказал Сойка и снова выругался. — Представляете себе: в такую погоду мыкаться по здешним городишкам. Замерзшие улицы, холодные сельские трактиры — вот наш удел. В такую же собачью погоду, я думаю, простудился Тыл, и это его погубило. Теща нашего антрепренера еще помнит этого патриарха чешского театра. — Он помолчал, отпил чаю с ромом и продолжал, глядя в окно, на снежную бурю: — Ну и жизнь тогда была у нашего брата! К актеру, к чешскому актеру относились все равно как к бродячему точильщику. А сейчас? Мало что изменилось с тех пор. Правда, нас не выгоняют, как Тыла, из так называемых залов для господ в трактирах, вот и вся разница.