Пламя и ветер

Клара Фассати выходила замуж за землемера Схованека. Накануне дня ее свадьбы повесился старый Чешпиво. Его нашли на кресте, что стоял на перепутье, у осины. Ночью была метель, лицо самоубийцы занесло снегом, он был не страшен, в чертах его уже не отражалось отчаяние, казалось — заблудившийся путник стоит на распутье, не зная, куда идти. Снежная остроконечная шапка на его голове походила на шутовской колпак.

Вся семья, узнав о случившемся, ревмя ревя, прибежала к кресту. Только Сватомир и бровью не повел. Складным ножом он хладнокровно перерезал веревку и хотел увезти тело домой, но ему не разрешили этого. Явилась комиссия, та же, что расследовала смерть Ларина, и Сватомир сказал:

— Он помешался, иначе ни за что не пошел бы на такую глупость. Помешался из-за того убийства, слишком близко принял его к сердцу.

— Уж не думал ли он, что мы его подозреваем? — спросил полицейский.

Сватомир только пожал плечами, и его больше не расспрашивали.

Сразу же после свадьбы Схованек увез Клару в город Рожице, где теперь служил.

Свадьба была скромная. А вскоре и Рудольф женился — по объявлению: о невесте он ничего не знал, кроме того, что у нее приличное приданое. Виктор остался в доме, Рудольф согласился на это, потому что Виктор как будто совсем бросил пить. Опрятно одетый, он по вечерам прислуживал гостям в трактире, днем помогал брату по хозяйству.

Радуга размеренной и благополучной жизни снова раскинулась над старым домом Фассати, где по-прежнему неутомимо хлопотала Амалия.

— Ах, не дождался этой радости наш старый хозяин! — сокрушалась она.

6

У Роудного Густав и Петр застали Грдличку-младшего, который наконец с нескончаемой военной службы вернулся домой. Пока длилась Балканская война, да еще после нее, их полк держали в казармах «на всякий случай»: может быть, все-таки будет война с Сербией.

Грдличка представился Петру, — собственно говоря, они ведь давно знают друг друга. Назвавшись, он добавил:

— Сейчас безработный.

Роудный продолжал разговор. Говорил он словно по-писаному:

— Мы боремся за коренное преобразование существующего экономического строя, потому что он несправедлив. Человечество станет счастливо, лишь когда покончит со всеми привилегиями, социальными, экономическими и политическими, и создаст равные права для всех. Для всех людей! — восторженно воскликнул портной.

— Да, да, я тоже обеими руками голосую за это! — сказал Грдличка и поправил черный галстук. — Только боюсь, что это будет не раньше чем через сотню лет.

— Это произойдет, как только средства производства и земля станут общественным достоянием, — возразил Роудный. — Сейчас, когда у нас есть парламент, избранный на основе прямого и равного голосования, эта программа начнет постепенно осуществляться, — продолжал он и торжествующе взглянул сверху вниз на художника.

— Есть парламент, а над ним верхняя палата да еще император, — скептически возразил художник. — Я-то согласен с социал-демократами по всем пунктам, вот только согласится ли, например, Штернберг или Шварценберг[70], которого называют королем Южной Чехии, отдать вам хотя бы один гектар своей земли. Черта с два!

— Представь себе, что через десять лет социал-демократия завоюет большинство в парламенте. Что может сделать такой парламент? Он может принять любой социалистический закон, какой захочет. Социалистический!

Художник, приземистый человек с усиками, деланно усмехнулся и тряхнул каштановой шевелюрой.

— Что-то не верится! Еще ни один парламент не принимал таких законов. Такие перемены может принести лишь революция. Верхняя палата их не утвердит, император наложит вето.

— Ну, — развел руками портной, — если не выйдет добром, пролетариат не отказывается от своего права на переворот, он объявит всеобщую забастовку.

— А чем она кончилась в России в девятьсот пятом году? — возразил Грдличка. — А ведь какая была революция!

— В России последнее слово еще не сказано, — сдержанно возразил Роудный. — У русских товарищей теперь, по крайней мере, есть большой опыт. Я верю, что там еще предстоят великие события.

— Я тоже верю в Россию, — вступил наконец в разговор Густав. — Русские сбросят царя и начнут жить по-новому.

— Ну, террором там пока что ничего не добились, — продолжал Роудный. — Ни в России, этой стране погромов, ни вообще где бы то ни было. Анархисты больше вредят делу социализма, чем помогают ему. Убили царя Александра, а новый царь повесил и послал на каторгу тысячи людей. Лучших людей России!

— Петициями да иконами от царя тоже ничего не добьешься, — усмехнулся Грдличка. — Это стало ясно в самом начале русской революции. Поп Гапон повел рабочих к дворцу с петицией, а потом оказалось, что он куплен полицией, и революционеры его казнили.