Пламя и ветер

«Раскольников? — подумал Петр, глядя ему вслед. — Неужели он убил? — Петром овладела навязчивая мысль: «Иди донеси!» Покажи пальцем на него, скажи: «Убийца! Раскольников! Хватайте его, вяжите!»

Он поспешил за Сватомиром и догнал его, еще не доходя до Ранькова.

— Зачем ты бежишь за мной? — обернулся тот и ухватился за придорожный столб. — Что тебе от меня надо? — продолжал он сдавленным, судорожно прерывающимся голосом.

Петр колебался. Он поглядел в глаза Сватомира, и ему стало страшно. Никогда он не видел таких глаз, в них было выражение затравленного зверя.

— Уйди, Петр, — попросил Сватомир. — Иди своей дорогой, отвяжись. Какое тебе до меня дело?

— Да, ты прав, какое мне дело, — взволнованно прошептал Петр. — Я не сыщик, не следователь.

— Нет, нет, ты не думай, я здесь ни при чем. Ни при чем! — Сватомир дрожал всем телом. — Не подозревай невинного человека! Клянусь тебе, я хотел только переночевать там. Но мне стало так страшно, меня еще и сейчас трясет.

Петр уже корил себя за то, что едва не возвел напраслину на этого несчастного.

— Поди домой, отоспись, у тебя, наверное, жар, — сказал он как можно ласковее, кладя руку на плечо Сватомира. — Я зря заподозрил тебя. Иди, иди. Ты выглядишь сейчас как мальчишка.

— Подозрение — страшная вещь. А ты подозревал меня? — сказал Сватомир, у него явно отлегло от сердца. Но он все еще опирался о столб. — Понимаешь, я боязлив отроду и пошел туда, чтобы... набраться смелости. Вот как. И я хочу устроить себе еще одно испытание. Не смейся, тут нечего смеяться.

— Ты чудак. — Петр похлопал его по плечу, радуясь, что дело приняло такой оборот и «Раскольников» оказался просто трусишкой.

— Еще я хочу побывать в полночь на кладбище. — Сватомир тоже засмеялся. — Как ты думаешь, хватит у меня духу?

— Не знаю. А что, если тебя загрызут покойники? — пытался пошутить Петр, но шутка не удалась.

В душе все еще занозой сидело безотчетное недоверие, побуждавшее Петра испытующе смотреть в лицо Сватомира.

5

За воскресеньем наступил понедельник, кислый, как незрелое яблоко. Откусишь — и весь рот стягивает.

Гарс не пришел на работу, Петр остался один.

Его артель проверяла и укрепляла слабые места в старой плотине, убирала наносы. За ними шли каменщики и бетонщики. На широком темном дне спущенного пруда люди кишели, как муравьи, слышался шум голосов и работы. Внизу, в устье речки, артель забивала сваи. Ритмичные удары тяжелых трамбовок сливались с песней:

Взял лесник служанку, — бух!
славно ей жилось, — бух!
от черного хлеба — бух!
воротила нос — бух!
На чердак залезла, — бух!
выпятила зад, — бух!
знай, мол, пан лесничий, — бух!
мне сам черт не брат — бух!

Петр работал, стоя спиной к этому муравейнику, но слышал все звуки, ощущал все движения — они словно проникали в его существо, придавали силы его рукам, на которых ныли свежие мозоли. Он ощущал себя звеном живой цепи, членом трудового коллектива, послушным бойцом армии труда.

Брейла остановился рядом передохнуть. Петр заметил, что землекоп с усмешкой глядит на него большими голубыми глазами, пренебрежительно меряет взглядом, наблюдает отчаянные усилия Петра не отставать от других.

— Зелен ты еще, студент! — холодно сказал Брейла. — Надо тебе, как змее, сбросить старую кожу. Да и тогда еще не скоро станешь нашим.

— Верно, еще нескоро, — усмехнулся бородатый Лишка, который жил в двух часах ходьбы от пруда. «Дома и погреться не успеешь, уже опять пора на работу», — говаривал он.

— А где же твой дружок, другой ученый? — спросил он Петра. — Уже смылся? Попробовал, и давай бог ноги. Думал небось, что тут ему жареные голуби сами в рот полетят.

Петр, хоть и чувствовал себя немного одиноким, смело подавал реплики, был находчив, за словом в карман не лез.

— На месте десятника, Брейла, я велел бы сделать для вас особую двухэтажную тачку, чтобы груза помещалось вдвое. И доложил бы главному инженеру, что вы больше всех стараетесь для фирмы. Из кожи лезете вон. Надрываетесь за двоих! Будь на участке сотня таких ретивых, как вы, фирма еще больше разбогатела бы, шеф мог бы нежиться в Карловых Варах не два месяца, а четыре.

— Сила есть сила, паренек, а ты ковыряешься, как жук навозный. Быть десятником — это ты смог бы, а как же! Десятнику всего и делов, что распоряжаться, а этому тебя учили. А вот за что тебе в субботу дают такую же получку, как нам? Ведь мы работаем за тебя. Выходит, что с тебя причитается. Так что помалкивай, не юли!

— Все мы работаем, как дураки, на чужого дядю. Для меня вы, что ли, пруд делаете? Я, правда, глупее вас, старших, но, думается, всем нам ясно, что работаем мы не на себя, а на сиятельного эрцгерцога. Не нам любоваться этим прудом из окон замка, не нам кататься тут на лодках и удить рыбу. А если нам и доведется рыбачить, то опять же для эрцгерцога да для господ. Только дурак этого не поймет.