Пламя и ветер

Петра и Франтишека приняли в артель землекопов, дали им кирку и отвели на участок.

Вначале работа у них спорилась, но вскоре августовская жара и усталость одолели их — время еле тянулось, часы словно остановились; Петр и Гарс совсем сникли. А рядом так же бодро, как и с утра, постукивали кирки настоящих землекопов.

Рабочие чуяли в Петре и Гарсе чужаков, косились на них и заметно злорадствовали, видя, как надрывается Гарс, как обессилевший Петр поплевывает на руки. Ладони у юношей были стерты, спина ныла.

Когда прокричали «шабаш», у них отлегло от сердца, и они, гордые сделанной работой, насвистывая, отправились восвояси.

Одежда их пропахла илом и потом.

— Земля нам пока что не по вкусу, а? — сказал Гарс.

— Работа всегда была нам не по вкусу.

— Увидим, как дело пойдет дальше.

Они пожали друг другу руки, и Гарс свернул с дороги к заповеднику, за которым лежала Глоговка.

Прошла неделя, близилась суббота, день, ознаменованный горсткой монет, получкой.

— Человек создан для труда, как птица для полета! — кричал Гарс, колотя по корням дуба, который выкорчевывали из старой плотины.

— Нескладный ты парень, — оттолкнул его Брейла, поденщик из Ржаснице, и дернул корень с такой силой, что сразу вырвал его, а сам даже не пошатнулся. — Работа — не игрушка, щенки! Из вас растили барчат, а вы взялись за наше дело. Уж лучше бы не отбивали у нас хлеб!

Юноши предпочли промолчать.

— Все равно как если бы я вздумал сесть писарем в конторе, — усмехнулся Коржизек. — Меня б оттуда сразу под зад коленкой.

— Ты и тут не больно-то надрываешься, — оглянулся на него Брейла. — Где тебя утром поставят, там ты и к вечеру стоишь, чтоб тебе пусто было!

— Ему что, у него своя халупа, — сказал кто-то.

Над ними, на краю плотины, остановился рабочий Ирка. Сегодня он совсем не работал, а с утра выпивал в кантине.

— Эй вы, ученые, — проревел он, пошатываясь.

— Не мешай, катись отсюда, рожа! — прикрикнул на него десятник, но Ирка не слушал.

— Ученые, бросай работу! Вот кабала-то! Где это видано — так жилы тянуть из людей!

— Не мог ты пьянку отложить на завтра? — усмехались рабочие.

— Ученые? — добавил кто-то. — Сказал тоже! Погляди, они тебе ровня.

Ирка хрипло засмеялся. Он был больше похож на бродягу, чем на рабочего. Нахлобучив на лоб шляпу, он двинулся дальше.

За получкой рабочие приходили своей артелью, а после получки сразу шли в кантину. Там стало людно и шумно. Землекопы заняли все столы, жадно тянули пиво и водку — так высохшая земля впитывает дождь.

— Вот где люди сообща вкушают плоды своего труда! — иронически заметил Петр, обводя взглядом багровые лица.

Гарс поднял брови и вздохнул.

— М-да, вкушают... И за этот народ мы будем бороться?

— Да, прежде всего за них, — подчеркнул Хлум.

— А как?

— Не знаю, но, несмотря ни на что, чувствую, что я плоть от их плоти, и рад, что работаю вместе с ними.

— Погоди, нас еще выставят отсюда, вот увидишь.

— А если мы научимся работать не хуже других?

— Не в этом же наша цель!

— Но это было бы хорошим началом. Надо изучить психологию рабочего, прежде чем спорить с ним. А мы до сих пор поступали как раз наоборот.

— Что касается меня, я собираюсь изучать юридические науки.

— Так же, как до сих пор? — иронически осведомился Гарс.

— Накоплю денег, чтобы было на что жить в Праге.

Все тело Петра ныло и горело, словно покрытое ссадинами, руки были тяжелые, каждая, казалось, весила центнер. Но юноша не жаловался. Было воскресенье, он отдыхал от изнурительного поединка с трудом, впервые им владело сознание того, что неделя не прошла праздно. Шесть дней были подобны шести вспаханным бороздам, которые дали урожай.

Мария была расстроена: ее жильцы пренебрежительно усмехались, обиняками говоря о Петре, и отпускали шуточки насчет пруда Смирженец, неожиданно проявляя живой интерес к его глубине, размерам, заработку землекопов.

— Я не пошел бы на такую работу, — сказал слесарь Карас. — От человека за версту несет болотной вонью.

В наусниках и праздничном жилете он прохаживался по комнате.

— Хоть я и ругаю свое столярное ремесло, а ежели сравнить да прикинуть, так оно получше всех других, — подхватил Стрнад.

— Кто ругает, тот и любит. Главное, что ремесленник ни от кого не зависит.

— Что ж, работа на пруду не хуже других. В самом деле, что хорошего — столько лет учиться, а потом перебиваться за гроши где-нибудь в конторе или управе? У Хлума свои взгляды на жизнь, за деньгами он не гонится, ему дороже свобода. Я уверен, что он не пропадет, — вступился за Петра портной Угонный.

— За деньгами не гонится? У него их никогда и не было! — возразил слесарь, а столяр поддакнул:

— Он деньгам цены не знает, потому что никогда не зарабатывал. Теперь небось поймет, что деньги — это самое главное.

Мария готовила обед, на плите кипели кастрюльки, пар выбивался из-под крышек.

— Был бы жив отец, он ахнул бы, глядя, до чего ты дошел, — сказала она сыну. — Он-то думал, из тебя бог весть что выйдет.

В ее голосе не было упрека, только разочарование.

— Отец хотел, чтобы из меня вышел честный человек, вот и все. Я надеюсь, что таким и стану. Сейчас я себя кормлю, это уже хорошо.