Пламя и ветер

Ей все мерещилось лицо Густава, озаренное алым отблеском печи.

Она попала в темницу, в плен, да, да! Живет здесь в этой вонючей трущобе, а где-то вдали сверкает иной, веселый и радужный мир!

Для нее уже нет выхода. И этот уголок, где она укрылась в отчаянии одиночества и в страхе перед бременем материнства, где нашла приют и спасение, показался ей монашеской кельей, откуда один лишь выход — вон туда, в грязный, загаженный собаками тупичок.

— Что с тобой? — спросил Густав.

Она ничего не ответила, только понурилась.

Густав с минуту молча смотрел на нее, словно хотел проникнуть в самые ее сокровенные помыслы, потом погладил Цилку по голове, взял ее за руку и сел рядом. Но через минуту ребенок заплакал, и он встал, чтобы убаюкать его.

Лампа бросала ровный круг желтого света. Сидя в этом кругу, Густав держал девочку на руках и укачивал ее.

Опять стало тихо, только дождь стучал в окно.

Прислушиваясь к его однообразному шуму, Цилка вспоминала знакомых актрис и актеров, местечки, где они выступали, трактиры, где съедали скромный ужин, — если было на что ужинать. Вспомнилась ей былая жизнь и мужчины, которые добивались ее улыбки и объятий, и за это дарили ей туфельки, шляпки, блузки; в этих обновках она потом прельщала новых поклонников... И горько стало на душе у Цилки.

Эх, искусство, плохо ты кормишь тех, кто тебе служит! Ты обрекаешь их на жизнь впроголодь, заставляешь продавать душу и тело. Как все это грустно!

Цилке казалось, что она слышит хлопки немногочисленных зрителей. Вот это и называется славой?

В эту минуту бывшая актриса словно увидела изнанку славы. Как эта изнанка похожа на неприглядную улицу там, за окном!

— Цилка, ты плачешь? Дитя мое! — удивился Густав, склонившись над ней.

И Цилка впервые за долгое время обняла его за шею и прижалась к его крепкой груди. Она поняла, что ничье сердце, кроме этого, не бьется для нее, что только с ним она будет в безопасности.

Густав обнял ее радостно и пылко.

На следующий день была пятница, потом суббота — шабаш, еврейское воскресенье. Густаву пришлось поторопиться, времени было в обрез: едва он вернулся дневным поездом из Праги, пора было переодеваться и бежать в синагогу.

Пока Густав был в Праге, Цилка отсыпалась. Вставала она, по актерской привычке, к полудню, как в те времена, когда возвращалась не раньше полуночи в какое-нибудь случайное пристанище. Да и что делать до обеда? Цилка любила поспать, а проснувшись — полежать с закрытыми глазами.

Когда так лежишь, можно мечтать и вместе с тем воспринимать внешний мир.

И Цилка грезила о любви, о поцелуях, об удаче, которая наконец приведет ее в лучший театр Чехии. Ведь ради этого она десять лет назад бежала из родного дома; двери его навсегда закрылись за ней, родные проводили ее слезами и проклятьями.

Цилка любила поваляться в постели и по субботам. Давние мечты снова приходили к ней. Она брала дочку к себе в постель и рассказывала ей о днях своей юности. Девочка переваливалась с боку на бок и с улыбкой засыпала.

Густав обычно привозил Цилке цветы. Но сегодня он привез отрез на платье и игрушки для Юлиньки.

— Откуда у тебя столько денег? — удивленно спросила Цилка.

— Можешь не беспокоиться, все в порядке. Прежде я был неопытен, теперь другое дело. Да, да, ты еще увидишь, что я способен на большее, чем ты думаешь.

Это было сказано гордо. Цилка, стоя рядом с Густавом и заглядывая в зеркало, — к лицу ли ей материя, — вдруг ощутила, что в жизни она твердо стоит на ногах.

— Спасибо, Густав. Я и не беспокоюсь.

Он выпрямился и воскликнул:

— Да, да, я покажу тебе и другим, на что способен ради любви! Вот поправлю немного наши дела, и мы переедем куда-нибудь, где нас никто не знает и не будет поносить.

— К чему это! — воскликнула Цилка. — Куда ни переезжай, хоть на край света, всюду нас будут срамить и порочить.

На улице вдруг послышались голоса, взметнулся пронзительный крик.

— Убили, убили, убили!

Одним прыжком Густав очутился за дверью.

— Убили! Ларина убили! — кричали на бегу люди.

Забыв, что ему пора в синагогу, Густав помчался вместе со всеми. Пробегая мимо дома Хлумовых, он постучал в окно:

— Убийство! Убили Ларина!

Мария ахнула, а Петр воскликнул, выбегая вслед за Густавом:

— Кто бы знал! Вернуться на родину и так умереть!

— Неисповедимы пути господни! — произнесла побледневшая Мария. — И охота вам бежать туда, глядеть?

Петр и Густав исчезли из виду, а она стала вспоминать те давние времена, когда Ларин, бедно одетый юноша, ухаживал за Анной. И Мария заломила огрубевшие от работы руки.

7

Еще вчера городок лениво жевал привычную жалкую духовную жвачку, а сегодня он гудел, как разворошенный улей.

Почтальон Птачек, принеся в виллу Ларину письмо из-за границы, нашел адресата мертвым. Неизвестный убийца настиг его в спальне и убил дубинкой, которая валялась рядом с трупом, уже холодным, пролежавшим, по-видимому, несколько дней. Убийство совершено с целью ограбления — в кабинете Ларина все было перерыто, перевернуто вверх дном.