Пламя и ветер

Петр не видел Клару со дня похорон, она теперь никуда не выходила из дома, совсем как Марта после того пикника. Петр не томился больше, сердечная рана затянулась, он был бодр и улыбался.

Время! Он не совсем отчетливо сознавал это, но теперь время мчалось для него с головокружительной быстротой, стирая в памяти следы прежнего прозябания. Он уже переступил порог своей невеселой юности, когда блуждал в потемках. Теперь перед ним широкие просторы, озаренные восходящим солнцем.

3

В воскресенье днем Петр зашел к Густаву. Тот был невыспавшийся, растрепанный, щурился, казалось, у него даже уши поникли. Он ходил по комнате, со стен которой исчезли фотографии, стараясь ступать тихо и не разбудить девочку, — она лежала в ногах постели Густава разметавшись, розовенькая, прелестная.

— Я слышал, что ты поступил на работу, Петр, — сказал Густав. — Работай, пробивай стену предрассудков, как и я. Нашего полку прибыло.

Петр обвел комнатку вопросительным взглядом. Густав ответил на этот безмолвный вопрос.

— Ребенок болеет, а Цилка пошла погулять. Впрочем, она права, достаточно, если дома один из нас. Был доктор, с Юлинькой ничего особенного, да, да, ничего страшного, — повторил Густав, как-то неловко, беспомощно размахивая руками.

— Наверное, Цилке захотелось на свежий воздух?

— Верно, верно. Но вот что я тебе скажу, мой друг: далеко не всякая женщина — настоящая мать, если даже у нее есть ребенок. Многие женщины подобны кукушке — снесут яйцо, а высидеть птенца не могут, это не по ним.

— Я вижу, ты не в духе. Или дела со шкурками не идут на лад?

— Больше всего достается моей собственной шкуре! — Густав вдруг вспыхнул. — Знаю, что Цилка подбросила мне кукушкино яйцо! Знаю, что думаешь ты и все другие! Ну что ж, пусть, лишь бы Юлинька была здорова. Сознаюсь тебе, нынче ночью я молился за нее. Я поверил в бога, Петр! — воскликнул Густав дрожащим голосом.

— Удивительно, какой ты сильный и слабый одно временно, — сказал Петр и нагнулся над девочкой.

Личико у нее горело, веки вздрагивали. Петр взял ее ручку и нащупал пульс. Никогда еще он не прикасался к такой крохотной ручке.

Юлинька проснулась и заплакала. Густав взял ее на руки и стал баюкать, расхаживая по комнате. Девочка притихла, и он продолжал:

— Матери вздумалось подышать свежим воздухом! Еще бы, со сцены попасть сюда, в этакую дыру! — Он помолчал. — Да, не каждая женщина умеет быть матерью! Некоторые созданы только для флирта, для игры в любовь. А когда судьба застигнет их врасплох, они избавляются от последствий так легко, как будто смахивают сухой осенний лист, который упал на них с дерева. Подлые! Пускай себе мать гуляет, пусть совсем уйдет от нас, кукушка! Верно, Юлинька! Пусть хоть совсем уйдет твоя мама!

Едва он договорил, в дверях появилась Цилка. Она внесла с собой легкое благоухание весенних лужаек, взгляд у нее был мягкий, блестящий; она улыбнулась Петру, но, заметив раздражение Густава, начала укоризненным тоном, недаром была актрисой:

— Ах, Густав иногда так огорчает меня! Вот и сейчас, представляете себе, Петр, я в кои-то веки раз вышла пройтись, а он уже надулся.

— Что ты, разве я надулся? — отозвался Густав внешне спокойным тоном. — Вот уж придумала.

— Ну как, Юлиньке не полегчало? — спросила Цилка, взглянув наконец на дочку.

Густав покачал головой.

— Дай-ка ее мне. — Она хотела взять дочку на руки, но Густав не дал.

— Эгоист! — крикнула Цилка, повела плечами и хотела выйти из комнаты, но осталась, села на сундук и подперла голову рукой.

Ее ненакрашенное лицо было похоже на маску.

4

В полях было тихо, кричала перепелка, запах нив и тимьяна действовали успокоительно. Близилась ночь, теплый ветер тихо баюкал землю.

Петр шел по дороге, над которой стояла вилла Ларина — темный силуэт с неосвещенными окнами. Четкие контуры ее вырисовывались на еще светлом небе, и казалось, что призрак преступления все еще бродит там, злобно урча, как черный кот, и пугает прохожих: проходи поскорей, путник, здесь рядом смерть, страшная, жестокая, гнусная, неотомщенная смерть, здесь свершилось злодеяние!

Но Петр останавливается и внимает ужасу, которым дышит этот опустевший дом и заросший сорняками сад.

Скрипнула притворенная калитка, вышел человек... тень человека! Из дома донеслось жалобное мяуканье кошек.

Петр затаил дыхание, мурашки побежали у него по спине. Он не успел посторониться, человек столкнулся с ним лицом к лицу.

— Ослеп ты, что ли, Сватя? — воскликнул Петр и отскочил в сторону.

Сватомир остановился и тяжело простонал.

— Что с тобой? — крикнул Петр, преодолевая страх.

Сватомир стоял, расставив ноги и широко раскрыв глаза, — темные, горящие глаза на пожелтевшем лице.

— Ага, узнаю, — произнес он наконец, запинаясь, и протянул руки Петру. — Это ты!

— Что ты делаешь в вилле Ларина?

Сватомир глупо усмехнулся:

— Хотел там переночевать, уж если хочешь знать. А вообще, какое тебе дело? Проваливай и дай мне пройти.

Коты не переставали выть, как осатанелые. Петр молча отступил в сторону, и Сватомир, надсадно дыша, словно нес тяжелую ношу, прошел в сторону города, огни которого виднелись вдали.