Пламя моей души

Надеялась она, что усыпальница матери расскажет ей то, что не смогло капище рассказать. Поможет понять, что дальше делать, как жизнь свою, в какое русло поворачивать. Запуталось всё, до того, что словно жгутами тесными на сердце смыкалось. И чем дальше она шла по этой топи из былых тайн и ошибок давних, тем сильнее увязала в ней, страшась и вовсе захлебнуться.

Чаян вздохнул, будто нарочно от неё взгляд пряча.

— Как курган твоей матери поможет нам? И какой ответ ты мне дать сумеешь, если замужняя?

— Матушка моя знать могла, где Сердце. Не отец, а она. А может, и оба они. А ответ… Там видно станет, Чаян.

Она выждала немного — вдруг княжич ещё что сказать пожелает. Но он замер, опустив локти на колени, ссутулившись, словно устал страшно. Ему бы силы сегодня поберечь, а не по лесу за ней бегать. Но он пошёлбез страха, не зная, что ждёт его здесь, не заведёт ли куда Леший по дороге, так, что и не выйти к жилью людскому потом: уж больно места здесь необычные, раз даже Димина силы из них черпала. И вдруг поняла Елица, что в старшем Светоярыче словно гасло что-то день ото дня: совсем другим он был, как приехал в Велеборск, а теперь тяготился всё чем-то. Неведением, верно, о том, что дальше с ними со всеми будет. Неприветливостью Елицы, к которой стремился изо дня в день. И она не хотела бы ощущать за собой вину — ведь чувства Чаяна никому не подвластны, даже ему самому. А уж она и вовсе никак их усмирить не может.

— Тогда я ждать ещё пуще буду. И рядом буду всегда — запомни, — наконец буркнул он, вставая. Хмыкнул и руку ей протянул. — Далеко ты забралась. Давай выходить теперь отсюда.

Елица опустила взгляд на его ладонь, а после на обломки камней и дерева, через которые неведомо какой ловкостью перемахнула, и в ответ руку подала. Сомкнулись пальцы крепкие, заботливые на ней, и Чаян прочь повёл — оставалось только надеяться, что больше они сюда не вернутся.

ГЛАВА 11

Покидало войско остёрское Велеборск. Велением князя нового — Знаслава — сворачивали лагерь, грузили обозы длинные — в обратный путь отправляться. Не считал больше нужным стрый княжичей силою город удерживать, да может и правильно: Елица уж давно с ними добровольно ездила, и сама, кажется, прониклась рвением этим — Сердце отыскать во что бы то ни стало. А сына Зимавы и вовсе убили, помыкать больше и некем. И хоть всегда желал воевода остёрский Буяр поскорее земли эти покинуть, а и он теперь ходил по детинцу смурной. Как ни мало выглядывала Зимава во двор, а всё равно то и дело замечала его, покрикивающего сердито на гридней и кметей, что тоже в дорогу готовились.

Когда-то, помнится, хранилась в голове мысль, что, как доведётся Радана забрать, так и от Буяра избавиться можно: уговорить, подкупить, убить в конце концов. И то, что Доброга, который с чужим воеводой уже успел и нравами сойтись, о том думал, ни Зимаву, ни Эрвара не волновало. Пусть бы остёрцы пробивались снова в город, через стены толстые и высокие, по своему разумению. Один раз она уже пустила неприятеля, хоть и могла того не делать. Второй раз такой ошибки она не совершила бы.

Да всё поменялось в один миг. Как не стало Радана — и мир весь померк как будто. А что там в нём теперь деется — всё равно.

Только после узнала Зимава, что уехала в Логост Вышемила — и ни тени сожаления не качнулось в душе. Что не поговорила с ней напоследок, не объяснилась. Там ей, верно, будет лучше, подле родичей, где и пригляд другой, и забота. И с отъездом её ничего не поменялось, не стало пусто в детинце — он опустел лишь со смертью Радана, хоть и не жил тот здесь уже давно.

Зимава сидела в хоромине своей какой уж день кряду — не считала. И не выходила никуда, не ела почти ничего — только то, что могла всеми силами запихнуть в неё Оляна. Она не чувствовала вкуса, не понимала, уходят её силы или нет. Словно варилась в киселе из дней, что то ли бежали, то ли плелись друг за другом. Лишь яркой вспышкой в непрерывной гулкой серости возникал время от времени Эрвар. Говорил что-то, гладил по плечу — но слова его и доносились до слуха, а отклика никакого не находили. Она отвечала даже, будто кто другой за неё это делал — варяг вздыхал, оставаясь ещё подле неё, а после уходил.

А она всё думала, что ей делать дальше, как быть, когда вся жизнь разрушилась до основания, ничего в ней не осталось: ни мужа, ни возлюбленного, которого она так жаждала заполучить и не смогла, ни сына. Смотрела в окно терема женского, на землю притоптанную, лишь едва подёрнутую зеленью чахлой травы, и качалось внутри желание просто броситься вниз. Но что-то ещё держало. Может быть, страх.

Он теперь накатывал на неё вовсе нежданно, когда и причин-то не находилось. Просто вмиг холодело всё тело от пота липкого, начинало сердце колотиться неистово, тошнота подкатывала к самому горлу. И совладать с этими дикими всплесками не было никаких сил. Казалось, что всё это не с ней происходит, что кто-то другой владеет её разумом, который чудом замер на грани безумия.