План D накануне

Разумеется, зная, что отец давно посмеивается над ним с того света, однако в мыслях по-прежнему обращаясь к нему, так сталось, в возрасте девяноста двух лет… А ведь на него смотрели с надеждой даже афганцы, принимая за кашмирского йога.

Прихваченные в Москве изумруды, где только не хранимые в теле за эти годы, стояли на гранях. Их фон — озеро, которое и для Ганеши не лужа. Он сидел на камнях, вот-вот собираясь начать взбираться по эрегированной верёвке. Соседи в периметре ста шагов подкинули корзины, развернулись, поймали на макушки уже лицом к пляжу и побрели туда, стягиваясь, босые, чумазые, великовозрастные, вожделеющие женщин каждую секунду. К настилу в озеро оказалась выстроена цепочка, по ней издалека, не видно из-за деревьев откуда, перекидывали раскалённый мангал с углями. Литой чан летел, как пуля, параллельно ему неслась стая кобр, шесть голов, взметая мангровые заросли. К финишу у трёх наметились крылья, образования натянули кожу изнутри, но к концу пути не успели развиться. У причала нарос земляной вал от торможения, четыре гамадриады стояли вопросительными знаками и держали на капюшонах жаровню. Он ввёл в вену на руке золотую хвоинку и стал ждать, когда та дойдёт до сердца.

Ещё не старый, мятущийся драматург в рединготе, у него глаза матери, вечное туманное упование на всё повторяющиеся переправы через Днепр и, возможно, протекции. Однажды он отхватил всю зиму в летней шинели и обернул это работать на себя. Да, приходилось и привирать, и про праздник народного духа тоже, между любыми разновидностями комического нет непроходимых границ, но это всё не то, что счастье жить по законам высокого долга и обезличивать героев чином. Неконкретность ситуации и неотчётливость портрета, да это же вся Россия, она, как ему мнится, на пороге чего-то, что годно наблюдается издали, где тот же самый чин не мешает обнаруживаться добрым движениям.

В слушателях сегодня были Михаил Семёнович Щепкин, уроженец Солькурской губернии — потому Юсуп Маркович и держался его во всём этом высоколитературном блоке, как понятно, Юсуп Маркович Иессеев, полковник в отставке, ныне ведатель некоторых литературных дел, Жуковский Василий Андреевич, у которого в доме всё и происходило, поэт, критик и переводчик, Крылов Иван Андреевич, баснописец и библиотекарь, что Юсуп Маркович уважал в людях, и Михаил Николаевич Загоскин, сочинитель исторических романов и директор театров, также молодой англичанин, ни бельмеса не понимавший, но непременно желавший присутствовать на чтениях. Щепкин объяснил Юсупу Марковичу, что это начинающий английский писатель, имеющий план развивать public readings у себя на родине.

Он стоял перед помещённым в мягкие кресла и диваны обществом, чуть отведя назад левую руку и держа в правой рукопись. Позднее Иван Тургенев сносно, хотя и бегло описал своё присутствие на декламациях «Ревизора», добавить к этому нечего.

— Ежели один даёт словам своим такое направленье: у этого человека весьма ранимая душа; отчего-то все сразу понимают, что человек этот добр, отзывчив, светел израненной своею душою и помыслами. Или же ещё говорят: да, человек этот скрытен, угрюм, бывает неуступчив, случается глумлив, жестокосерден, чёрств, а порой так и вовсе естественнейший скотина, но душа у него ранимая. Тогда-то всё предыдущее последнему приложенное…

— Опять ты за свои морали, — вклинился Василий Андреевич, покряхтывая в диване. — Ты лучше представь нам что-нибудь забористое, чтоб рассмеяться.

За высокими окнами дома Жуковского ещё лежал снег и развёртывалась серая петербургская мгла, которую Юсуп Маркович так не любил. Он отвёл взгляд от окна и посмотрел на чтеца. Тот, как ни странно, не стал спорить, подошёл к узкой банкетке у стены, где у него хранились черновики в папке и несколько книг, собственных и иных. Раскинул тесёмки, извлёк лист, что лежал первым, как будто подготовленный. Приняв прежнюю позу, он начал читать.