Планета Харис

- Вопрос очень сложный. Мы с молодым доктором рядили так и этак. Все осложняется тем, что протопоп очень упрям, крут и не согласен "отречься" ни от своего сана, ни от имени. Кроме того, его же нельзя оставлять одного, с ним должен быть специальный человек, иначе... его опять доставят в лечебницу.

- Интересно, он понимает, в какое время он попал?

- Вполне. Это очень умный человек. Он всем интересуется. Засыпал Тер-Симоняна вопросами. Хочет разобраться во всем.

- И как же он объясняет то, что с ним произошло?

- Бог перенес его на триста лет вперед... Пока порешили вот на чем: Тер-Симонян берет отпуск и, забрав Аввакума под свою ответственность, удаляется с ним на свою дачу, здесь же, в Подмосковье. За месяц попытается растолковать неистовому протопопу ситуацию. Полечит его, нервы-то у бедняги никуда не годятся. Научит его современному русскому языку. Покажет ему Москву. Тер-Симонян обещал держать меня в курсе. Недельки через две я сам к ним съезжу.

- А второй случай? - с жгучим любопытством напомнил я.

- Второй случай... Дело еще более деликатное. Гений из вашей области, космонавтики...

- Королев?

- Нет. Этот сам понял ситуацию и назвался другим именем. Рассказала мне о нем женщина, приютившая его. Она подозревает, что... это Циолковский.

- Ух ты! И что с ним, надеюсь, он...

- С ним все в порядке. Назвался Ивановым. Дни и ночи занят научной работой. Перечитал горы книг, журналов, рефератов. Видно, хочет догнать, разобраться, чтоб идти дальше...

Женщина почти уверена, что это Циолковский.

- Но если это действительно Циолковский, так невежественно и глупо с нашей стороны не попытаться...

- Он правильно поступил - не назвав себя. Пока еще рано. Зачем подвергать себя насмешкам? Отрицательные эмоции ему противопоказаны - ему работать надо... Так вот, третий случай...- Ермак опять уставился на Ренату.

- Вы не захватили с собой документы? Те... выданные в 1932 году?

- Вот они.

Рената достала из сумки пачку документов и передала Зайцеву. Я уже видел их. Ермак медленно развернул их: диплом об окончании Тимирязевской академии - новехонький диплом. И паспорт. И две книги с одной и той же надписью. Одна пожелтевшая от времени, другая новая.

- Вы можете мне это доверить? - попросил Зайцев, внимательно просмотрев все.

- Пожалуйста.

Зайцев опять смотрел на Ренату, а я на него.

Невысокий, худой, пропорционально сложенный, очень славный и обаятельный человек. Серо-зеленые глаза на загорелом с резкими чертами лице смотрели лукаво и сочувственно, понимающе.

В чем было его обаяние - в доброте, любви к людям, доверии к ним, желании сделать каждого счастливым?

- Вы помните свою прабабку?.. - вдруг спросил он Ренату.

- Помню очень хорошо. Она умерла от сыпного тифа в 1919 году. Мне тогда было десять лет. Она была добрая, ласковая, мудрая и очень любила меня. Она ведь меня вскормила, мать я никогда не видела, она умерла, едва я появилась на свет. Многое о бабушке я знаю от отца. Он часто о ней рассказывал.

- Как ее звали?

- Авдотья Ивановна Петрова. Девичья фамилия Финогеева.

- Расскажите мне о ней подробнее, если можете.

Рената взглянула на него с любопытством. Кажется, она сразу заподозрила что-то и разволновалась, но взяла себя в руки. Даже села поудобнее, приготовясь рассказывать.

- Простите, вы не возражаете, если я включу запись? - спросил Зайцев,а то я могу забыть...

- Пожалуйста, если вас так интересует...

Моя прабабка Авдотья Ивановна была замечательной русской женщиной, самородком, жаль, что так трагически сложилась ее судьба.

Будучи совсем неграмотной, она сочиняла сама и знала на память сотни песен и сказок. Конечно, она была талантлива. А умерла в безвестности и нужде.

Марию Дмитриевну Кривополенову нашла артистка Озаровекая, Ирину Федосееву - учитель Олонецкой гимназии Виноградов, Аграфену Крюкову открыл собиратель былин Марков. Я уже не говорю о многих замечательных сказителях, ставших известными после революции.

Отец мне рассказывал, что в 1916 году приезжал в Рождественское какой-то молодой энтограф и долго беседовал с бабушкой, записал много ее сказок и историй на фонографе и в тетрадь. Собирался приехать еще, но так и не приехал: время было смутное, шла первая мировая война.

В начале тридцатого года, будучи студенткой, я заходила в Институт этнографии имени Николая Миклухо-Маклая и узнавала насчет этих записей.

Мне повезло, записи эти были целы и хранились в архивных фондах института. Нашла я и того молодого человека - он уже был профессором. В его обширном историко-этнографическом исследовании о культуре русского народа упоминалась и Авдотья Финогеева (почему-то под девичьей фамилией).

В фонотеке института нашли записи ее песен и сказов и дали мне прослушать. Помню из свадебной песни: "Ох ты, горе мне, тошнехонько, отдают меня, красну девицу, на чужую на сторонушку, ко чужому да свекру-батюшке, ко чужой свекрови-матушке".

Никогда не забуду этот низкий, глуховатый, совсем молодой голос. Торжественный и грустный речитатив...