Уважаемый профессор!
Ваша рукопись цела. Женщина, забравшая ее, – моя дочь. Она не имела дурных намерений. Таким нелепым способом она лишь хотела помочь мне в работе над воображаемой книгой, которая стала для нее идеей фикс. Она до глубины души потрясена пророчествами Герберта Уэллса относительно перспектив, открываемых перед человечеством наукой, и полагает, будто я разделяю ее чувства. Я тоже потрясен, но не Уэллсом, а поведением собственной дочери. Ее мечты о будущем приняли психологически архаичную форму. Ожили все ископаемые, лежащие в слоях ее сознания. Луна – в каком-то смысле одно из них. Все мы, каждый на свой неуклюжий лад, уподобляемся Иакову, борющемуся с ангелом за благословение, которое тот удерживает[66]
. Как бы то ни было, пожалуйста, остановите расследование. Понимаю: то, что моя дочь не оставила Вам своего имени и адреса, может рассматриваться как свидетельство преступного умысла, однако в действительности она, очевидно, просто решила, будто Вы одалживаете ей рукопись на некоторое время. Я с радостью возвращу Вам «Будущее Луны». Ваша работа меня очаровала, хотя я и не обладаю обширными знаниями в области естественных наук. Более тридцати лет назад я имел удовольствие дружить с Гербертом Уэллсом, чьи лунные фантазии Вам, конечно же, известны: цивилизация селенитов, океан под поверхностью Луны и так далее. В качестве корреспондента восточноевропейских периодических изданий я много лет прожил в Лондоне, на Уоберн-сквер. О, это было чудесное время… Итак, я извиняюсь за мою дочь. Могу себе представить, какие душевные мучения она Вам причинила. У женщин, по-видимому, смещены представления о том, что допустимо, а что нет. В данный момент Ваш блокнот лежит передо мной: обложка картонная, бирюзового цвета с мраморными разводами, коричневые чернила переливаются, почти как бронза. Вы можете позвонить мне в любое время дня и ночи по номеру, указанному выше.– Маргот, – сказал он, заглядывая в столовую, где в одиночестве ужинала его племянница.
Она сидела под веселеньким красно-зеленым абажуром (бумажной имитацией витражной лампы Тиффани) за столом, покрытым индонезийской скатертью. В неуклюже обставленной комнате было очень темно. Даже сама Маргот, разрезающая у себя на тарелке желтую корочку телячьей отбивной, казалась темной. Ему, Заммлеру, следовало бы чаще есть вместе с нею – бездетной вдовой. Ее маленькое лицо под тяжелой черной челкой вызвало у него жалость. Он придвинул к себе стул.
– Послушай, Маргот. У нас проблемы с Шулой.
– Давайте, я вам тоже положу…
– Нет, спасибо, есть я не буду – нет аппетита. Сиди, пожалуйста. Боюсь, Шула кое-что украла. Хотя на самом деле это, конечно, не кража. Просто нелепость. В общем, она кое-что взяла. Рукопись ученого из Индии, который выступает с лекциями в Колумбийском университете. Разумеется, это было сделано для меня. Из-за той идиотской выдумки насчет Герберта Уэллса. Видишь ли, Маргот, в том блокноте говорится о колонизации Луны и других планет. Шула забрала единственный экземпляр.
– Луна… Как это чудесно, дядя!