Планета мистера Заммлера

Прежде чем уйти, Маргот захотела поцеловать старика. Он не отстранился, хотя считал, что люди, как правило, бывают не в том состоянии, при котором поцелуи уместны, и что эти прикосновения губ чаще всего служат лишь напоминанием о потерянном рае после грехопадения. Однако поцелуй Маргот не вызвал неприятных чувств. Чтобы дотянуться до щеки Заммлера, она поднялась на цыпочки, напружинив сильные пухлые ноги. Похоже, она была благодарна ему за то, что он решил жить не с Шулой, а с нею, за то, что относится к ней с симпатией, за то, что в трудную минуту принял ее помощь. К тому же благодаря ему она получила возможность встретиться с интересным джентльменом, ученым из Индии. Маргот надушилась и накрасила глаза.

– Я буду дома часам к десяти, – сказал Заммлер.

– Значит, дядя, если я застану его в гостинице, мы приедем сюда и будем вас дожидаться. Он наверняка захочет поскорее получить свою рукопись.

Через пару минут Заммлер подошел к окну и, дотронувшись до фризовой шторы, увидел, как Маргот вышла из подъезда и зашагала по широкому бледному тротуару в сторону Вест-Энд-авеню, высматривая такси. Она была маленькая, сильная и обладала компактной женской гордостью. В движениях ощущалась некоторая суматошность, как у многих женщин, когда они торопятся. Они вообще странные существа. Женщины! Между ног у них, наверное, гуляют сквозняки. Такие мысли обыкновенно возникали у Заммлера в состоянии добродушной отстраненности. Прощальной отстраненности. Это был объективный взгляд того, кто готовился покинуть землю.

Еще не стемнело, но белая надпись «Спрай» уже начала вспыхивать на бледно-зеленом фоне, отражаясь в темной воде Гудзона, а асфальтовое брюхо улицы с темнеющими люками мягко расплылось в закатной меди и словно бы подгнило. Дорога была, как всегда, плотно набита автомобилями. Механизмами, которые нужны для того, чтобы уезжать.

Сняв обувь и носки, мистер Заммлер поставил длинную ступню в раковину. Не стар ли он был для таких телодвижений? Очевидно, нет. Когда он оставался в своей комнате один, его тело делалось более гибким. Вымыв ноги, он не вытер их насухо, потому что вечер был теплый. Испарение влаги с поверхности кожи облегчает саднящее ощущение. Если смотреть в масштабах эволюции, то мы стали двуногими совсем недавно, и наши стопы страдают от этого. Особенно весной, когда всем организмам свойственно несколько увеличиваться в объеме. Тихо дыша, усталый Заммлер лег. Прикрыл плоскую узкую грудь прохладой простыни, а ноги оставил голыми. Лампу отвернул, чтобы светила не на него, а на задернутую штору.

Роскошь независимости от судьбы – так можно было описать его состояние. Поскольку вся земля превратилась в платформу, во взлетную станцию, мысль о расставании с нею теперь вызывала лишь минимум страха. От боязни за другого человека избавиться было сложнее (Заммлер думал о том, как мучился Элья с металлической штуковиной в горле), но и это иногда почти получалось. А скоро вообще все изменится. Люди начнут считать время по другому солнцу. Или время вовсе исчезнет. В звездном будущем нам не потребуются личные имена старого образца, ничто не придется ни за чем закреплять. Для называния себя человечество придумает новые существительные. Дни и ночи отправятся в музей. Земля превратится в мемориальный парк, помесь карусели с кладбищем. Моря будут измельчать наши кости, как кварц, делая из них песок. Будут молоть для нас вечный покой. Вот оно – наше грядущее печальное счастье.

Ах да! Когда Маргот исчезла из виду, Заммлер, прежде чем опустить штору, прежде чем присесть, разуться и вымыть ноги, увидел (подумать только!) луну: круглая, как дорожный знак, она горела невдалеке от надписи «Спрай». Этот лунный образ, вернее, его след на сетчатке, был с Заммлером до сих пор. Благодаря фотографиям, сделанным астронавтами, мы знаем, как прекрасна Земля – бело-голубая, мохнатая, блестящая. Восхитительная планета. Но разве люди не сделали все возможное, чтобы жить на ней стало невыносимо? Разве все души, сами того не сознавая, не объединились в союз, распространяющий отраву и безумие? Разве мы не пытаемся сами себя отсюда смыть? «Это не столько фаустовские страсти, – думал Заммлер, – сколько стратегия выжженной земли. Ведь если все уничтожить, то что тогда достанется смерти? Из оскверненного мира мы убежим в блаженство забвения. Или в другие миры.