Планета мистера Заммлера

– Тогда я вам немного расскажу. Нацисты дали ему должность – Judenältester[101]. Всех евреев согнали в гетто, которое превратилось в трудовой лагерь. Детей хватали и отправляли на уничтожение. Был голод. Умерших просто выносили на улицу и складывали у дороги, чтобы труповозка их забрала. И вот в этом кошмаре Румковский был королем. Он печатал деньги и марки со своим портретом. У него был собственный двор, при котором устраивались зрелища, разыгрывались пьесы. На церемониях Румковский появлялся в королевских одеждах. Ездил в сломанной карете прошлого века, изукрашенной позолоченными узорами. Тянула ее полудохлая белая кляча. Однажды он набрался храбрости и высказал несогласие с арестом и депортацией (то есть, попросту говоря, с убийством) своих советников. За это нацисты его избили и вышвырнули на улицу. Но на лодзинских евреев он наводил ужас. Для них он был диктатором, королем. Точнее, пародией на короля. Сумасшедшим монархом, который правил смертью пятисот тысяч людей. Возможно, он втайне рассчитывал, что хоть чьи-то жизни ему удастся сохранить. Возможно, смысл его безумных выходок был в том, чтобы развлечь или отвлечь немцев. Гротескное кривляние несостоявшейся индивидуальности, фальшивое гран-сеньорство, диктаторский абсурд, странная озлобленность против эволюции человеческого сознания – все это на каждом углу порождало ужасных, конвульсивно бьющихся клоунов. Те люди были довольны: в их программах убийства неизменно присутствовал юмор. Грубо обнажалась нелепость человеческих претензий, и даже сама человеческая личность выглядела как глупая шутка (мы все иногда так себя чувствуем). Важные персоны превращались в насекомых. Да, театр Румковского, очевидно, нравился немцам. Евреи и так были вычеркнуты из жизни, а то, что ими правил король-шут, унижало их еще сильнее – к удовольствию нацистов, которые любили кровавые фарсы в духе «Ubu roi»[102] и часто использовали патафизику как средство облегчения страха. На этом примере превосходно прослеживаются формы действенных проявлений освобожденного сознания, чье падение и унижение – праздник для убийц, переполненных кровавой ненавистью.

– Извините, – сказал доктор Лал, – я что-то потерял нить.

– Да, конечно, я выражаюсь не совсем ясно. Это все моя мания общения с самим собой. Если помните, в Библии Иов жалуется, что Бог требует от него слишком многого. «Опротивела мне жизнь, – говорит он. – Не вечно жить мне… Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою? Ибо, вот, я лягу в прахе…»[103] Чрезмерность требований к человеческому сознанию и человеческим возможностям истощила человеческое терпение. Я имею в виду не только моральные требования, но и требования к воображению, которое должно рисовать человека в адекватном размере. Каков подлинный рост человеческого существа? Вот это я и имел в виду, доктор Лал, когда говорил о том, какое удовольствие убийцы получали от унижающей человеческое достоинство клоунады Румковского – этого короля дерьма и лохмотьев, повелителя трупов. Вот почему меня так занимает театральная составляющая его истории. Кроме него были и другие актеры, которые, не выказывая такой агонии, тоже выражали ощущение обреченности. Ну а в большинстве своем голодающие люди, осужденные на смерть, чувствовали, наверное, все меньше и меньше. Даже матери не могли дольше одного-двух дней оплакивать отнятых детей. Голод притупляет боль: erst kommt das Fressen, видите ли. Правда, может быть, связи, которые я прослеживаю, ложные. Если вы так считаете, пожалуйста, скажите. Моя задача – выявить… Хотя, вероятно, тот человек был сумасшедшим с самого начала, а шок даже немного прояснил его разум. Так или иначе, в итоге он добровольно зашел в поезд, идущий в Освенцим. Моя задача – выявить слабость внешних форм человечности, которые доступны нам на данный момент и пользуются прискорбно малым доверием. Это ранний результат современного бума индивидуальности. Румковский – особо тяжелый случай, чудовищное преувеличение. На его примере можно наблюдать распад худших эгоистических представлений, почерпнутых из поэзии, истории, традиции, кино, средств массовой информации, рекламы. Еще Маркс заметил…

Но мистер Заммлер не сказал, что именно заметил Маркс. Он задумался, сидя над нетронутой тарелкой. Никто из присутствующих не нарушил молчания.