Планета мистера Заммлера

Заммлер спустился. Под кухонной раковиной и в кладовке были желтые пластиковые ведра. Он взял их и снова взобрался на чердак, ощущая на себе бремя типичных забот бедного родственника. Дом Грунеров ему, конечно, никогда не нравился. Он не мог чувствовать себя здесь непринужденно, потому что ел хлеб хозяина. Потом весь этот насыщенный комфорт, стены, увешанные жанровой живописью, мебель, заставленная дорогими безделушками – все это не имело под собой фундамента, кроме личности мистера Кроуза, обладателя розовобутонного рта, больших ноздрей, прически а-ля Оскар Уайльд, аккуратного пузца и надушенных пальцев. Элья как-то с горечью обмолвился о том, что в жизни своей не читал ничего более жестокого и циничного, чем его сметы. Нет, обмана в них не было. Просто Грунер не желал тянуться за теми выбившимися в люди трущобными мальчиками, в чьих пригородных герцогствах с немалой выгодой для себя работал мистер Кроуз. В общем, как ни мало нравился Заммлеру грунеровский дом, потоп – это было чересчур. На это он не мог равнодушно смотреть. Хотя выходка, конечно, мало чем отличалась от других деяний Уоллеса. Чего-то подобного следовало ожидать от того, кто утопил лимузин в Кротонском резервуаре, совершил конное паломничество в советскую Армению и в знак протеста против отцовского «бессмысленного» успеха арендовал и обставил себе офис, в котором занимался исключительно разгадыванием кроссвордов. Все это было не ново. Богатые семьи регулярно выпускали в мир сыновей-анархистов – бакуниных в мальчишеском варианте, гениев свободы, поджигателей, разрушителей тюрем, дворцов и семейного имущества. Бакунин любил огонь. Уоллес предпочитал другую стихию – воду. Любопытно, что даже отца он сегодня сравнил с рыбой, выдернутой из реки и тонущей в воздухе (у Заммлера было время подметить это, пока он, под звуки потопа, поднимался по лестнице с двумя ведрами, легкими и желтыми, как листья или перышки).

– Вы принесли ведерки? Давайте попробуем приладить их под трубу, но, думаю, толку не будет.

– Кое-какой, вероятно, будет. Ты можешь открыть окно и сливать воду.

– В водосточную трубу? Окей. Но как долго нам это делать?

– Пока не приедут пожарные.

– Вы вызвали пожарных?

– Конечно, я сказал Маргот, чтобы она позвонила.

– Они составят протокол, который потом передадут в страховую. Уберу-ка я отсюда инструменты. Путь все выглядит так, будто это произошло случайно.

– Труба случайно разломилась пополам? Глупости, Уоллес, так не бывает. Трубы лопаются только зимой.

– Да, я понимаю.

– Ты действительно думал, что из нее посыплются тысячедолларовые купюры? Ах, Уоллес!

– Не ругайте меня, дядя. Где-то здесь у отца точно припрятана добыча. Готов поклясться. Я его знаю, он прятать умеет. Но теперь-то ему какая польза от этих денег? Он бы не смог их задекларировать, даже если бы…

– Даже если бы выжил?

– Да. А так он от нас отворачивается. Ведет себя, как собака на сене.

– Ты считаешь это сравнение уместным?

– С вашей точки зрения, оно, наверное, неуместно, ну а мне все равно. Я другое поколение. У меня совершенно не такой, как у вас, набор исходных данных. Во мне не заложено преклонение перед авторитетами. Да уж, эти трубы я угробил окончательно…

Заммлер задумался о том, как Уоллес и Шула похожи друг на друга своими выкрутасами. Оба умеют обращать на себя внимание. Мимо них не пройдешь, не задержавшись. Заммлер стоял, подставив второе ведро под трубу, пока Уоллес через слуховое окно выливал воду из первого. Вот он вернулся с грязными и мокрыми руками, по пояс голый. Короткие черные волоски растут на груди симметрично, как священническая манишка. Руки длинные, плечи белые, бесцельно ладные. Рот приоткрыт в улыбке, адресованный самому себе. Изящный мальчик, материнская отрада. Большая детская голова на длинной шее, чистые линии бровей, рассыпчатая шевелюра, красивый маленький нос. Но как на некоторых старинных картинах, где над этим миром изображен иной, прямо над головой Уоллеса мысленному взору Заммлера рисовались символы смуты: дым, огонь, летающие черные твари. Произвольные решения, ум как тайна за семью печатями.

– Если бы он сказал мне, где зелень, это по крайней мере покрыло бы расходы на ремонт. Но он не говорит, а вы не спрашиваете.

– Да, я не хочу в этом участвовать.

– Вы хотите сказать, что я должен зарабатывать сам.

– Вот именно. Развешивайте ярлыки по деревьям и кустам. Зарабатывайте.

– И будем. Раз уж на то пошло, мне от старика ничего другого и не надо – только денег на необходимое оборудование. Для него это последний шанс показать, что он в меня верит и желает мне добра. Последняя возможность в некотором смысле дать мне благословение. Как вы думаете, он меня любил?

– Разумеется, любил.

– В детстве – да. А когда я вырос?

– Он любил бы тебя…

– Если бы я был таким, каким он хотел меня видеть? Вы это имеете в виду?

Заммлер всегда мог молчаливо ответить на вопрос, прибегнув к своему фирменному слепому взгляду. Или если бы ты, Уоллес, его любил. Эти возможности так преходящи! Упускать их нельзя.