Пластика души

– Евгений Михайлович, вам не кажется, что вы немного преувеличиваете масштаб происходящего? С чего вообще вы взяли, что с Куликовой что-то не так? Да, она странная, скрытная, неприятная тетка, но это, скорее всего, связано с тем, что она долгие годы взращивала в себе комплексы по поводу почти несущественных дефектов внешности. У нее испортился характер, она утратила все коммуникативные навыки – так, кажется, у вас называется отсутствие каких бы то ни было связей с людьми и миром? Но это вполне объяснимо. Кроме того, есть ведь люди, которые не нуждаются в общении с кем-то, и вы знаете это не хуже моего, – сказал Матвей, чувствуя, что нужно как-то переводить разговор на другую тему, потому что психолог взвинчен и никак не может успокоиться.

– Да, но…

– Евгений Михайлович, мне кажется, что вам нужно отдохнуть. Уж от Куликовой – точно, – мягко перебил Мажаров. – Я думаю, что в ближайшую неделю не будет необходимости в беседах. Завтра я ее прооперирую, и говорить она не сможет, так что и вы отдохнете, и она, может, подобреет.

Психолог только рукой махнул, закрыл окно и вышел из ординаторской. Матвей проводил взглядом его чуть ссутуленную спину, покачал головой и постарался выбросить этот разговор из памяти. Истерик он не любил, а истерики у врачей вообще считал делом стыдным, словно бы демонстрирующим профнепригодность.

Сам он должен был зайти сегодня к Куликовой и объяснить ей в общих чертах ход предстоявшей завтра операции. Делать это ему, признаться, не очень хотелось, но так уж было положено. Когда Матвей вошел в палату, Куликова лежала на боку, укрывшись до подбородка одеялом, и, казалось, крепко спала. Мажаров почувствовал облегчение – разговор можно перенести – и развернулся тихонько, чтобы выйти, и тут ему в спину прилетело:

– Убегаете?

Матвей с трудом сдержался, чтобы не вздрогнуть.

– А вы не спите?

– Нет. Лоб болит, – пожаловалась Куликова.

– Давайте посмотрим.

Он снял бандаж и внимательно осмотрел шов, нажал пальцем в нескольких местах, но не обнаружил ничего, что могло бы вызывать болевые ощущения.

– Кажется, у вас это называется фантомными болями, – сказала Куликова глуховато. – Болит спиленная кость. Интересно, болят ли у людей обрезанные носы.

– Не интересовался.

– А попробуйте.

– И зачем же? – накладывая бандаж заново, спросил Матвей.

– Получите новый опыт, – с насмешкой в голосе произнесла она.

– Послушайте, Наталья Анатольевна, – вдруг потерял терпение Матвей. – Я понимаю, что у вас, возможно, есть причина не испытывать ко мне теплых чувств, это вполне нормально, но имейте хотя бы элементарное уважение к человеку, который старается помочь вам и выполнить все пожелания по изменению дефектов внешности! Ваш сарказм порой неуместен, а поведение просто отталкивающе. Не мое дело копаться в вашей голове и жизни, но ведь пропадает и желание исправлять что-то внешнее.

С этими словами он развернулся и вышел из палаты, так и не объяснив Куликовой ход предстоявшей завтра операции.

«Зачем она делает это? – думал он, шагая по переходу в административный корпус. – Такое ощущение, что старается оттолкнуть от себя как можно больше людей, даже тех, кто пытается ей помочь. Может, психолог прав и она действительно что-то скрывает?»

Сегодня было его дежурство, Матвей успел сходить в кабинет к Аделине, проконтролировать, чтобы она поехала домой, а не засиделась, как обычно, за бумагами. Она, конечно, заворчала, но подчинилась и покинула здание клиники, пообещав утром привезти ему свежую рубашку. Проводив Аделину, Матвей сделал обход в послеоперационных палатах и вернулся в ординаторскую. Работы не было, Мажаров маялся от безделья и прокручивал в голове завтрашнюю операцию. Неожиданно дверь ординаторской распахнулась, и на пороге возникла Куликова в своей неизменной толстовке с натянутым на глаза капюшоном.

– Можно?

– Ну, вы ведь уже вошли, – закрывая на мониторе окно с ее фотографиями, сказал Матвей.

– Я пришла извиниться, – объявила Куликова, входя и усаживаясь на диван.

– Да? А что вдруг?

– Подумала, что не стоит грубить человеку, который завтра окажется над моим лицом со скальпелем в руке.

– Вы это серьезно?

– Более чем, – заверила она без тени улыбки.

– Наталья Анатольевна, вы всерьез думаете?..

– Господи, да у вас совершенно отсутствует чувство юмора, – сочувственно сказала Куликова, чуть сдвинув капюшон с лица. – Как вы живете с таким каменным выражением лица?

– Я же не спрашиваю, как вы живете с вечно капающим с языка ядом.

– Один – один, – оценила она. – Вы правы, живу тяжело. Но привыкла за столько лет.

– Ну, вот и я привык. У вас все?

– Не сердитесь, Матвей Иванович, я совершенно не хотела вас чем-то обидеть. И очень вам благодарна за то, что вы делаете. – И Матвею вдруг показалось, что он не слышит ни капли искренности в этой фразе.

– Считайте, что я принял ваши извинения. На ночь я назначил вам снотворное, отдохните перед операцией.

Он надеялся, что после подобной отповеди Куликова встанет и покинет ординаторскую, но нет – она продолжала сидеть, сверля его тяжелым взглядом исподлобья.

– У вас что-то еще?