Пластика души

Я же, признаться, слегка заскучала. Мне не хватало общения с Аглаей, ее суждений обо всем, ее творческих запоев. Я привыкла, что моя жизнь теперь с самого утра расписана по минутам, и семь дней безделья оказались чересчур выматывающими. В общем, к концу недели я чувствовала, что вымоталась я еще сильнее, чем до этого. Выписанные врачом таблетки практически не действовали, спала я по-прежнему плохо и шаги слышала даже здесь, в квартире, где прожила всю жизнь. Это превратилось в навязчивую идею, я поймала себя на том, что постоянно оглядываюсь на улице, словно жду слежку.

Голова болела все сильнее, но я списывала это на недосып, компенсировать который даже в отпуске у меня не получилось. Стены родительской квартиры давили после просторных хором Аглаи, мне все время не хватало воздуха и хотелось распахнуть настежь все окна. Словом, за эти семь дней я измучилась сильнее, чем за все время, проведенное у Волошиной. Там я хотя бы чувствовала себя нужной, а здесь – уже чужой.

Мама то и дело заговаривала со мной на какие-то волновавшие ее темы, но едва я открывала рот для ответа, как она довольно резко прерывала меня и продолжала говорить сама. Во время одного из таких разговоров, если это вообще можно так назвать, мне на ум пришла фраза, брошенная как-то Аглаей. «Не всегда люди хотят советов. Поэтому прежде, чем давать их, поинтересуйся – а нуждаются ли собеседники в помощи. Вполне вероятно, что в ответ ты услышишь: «Нет, спасибо, мне просто нужно было выговориться», – сказала она тогда, и только сейчас я поняла, что имелось в виду. Маме не нужны были мои советы, не нужны были мои мысли по каким-то вопросам, она просто хотела выговориться. И я перестала обижаться на нее.

К пятнице я уже начала считать часы до того момента, как мне нужно будет собирать вещи и ехать назад, в загородный поселок. В мой дом с привидениями.

Матвей

Он начал ловить себя на том, что с большим напряжением входит в отделение реабилитации, в то крыло, где лежала Куликова. Он не мог объяснить себе этого странного чувства, возникавшего всякий раз, едва он видел ее скрюченную на кровати фигуру в серой толстовке с капюшоном, вечно натянутым на глаза, как будто даже в помещении пациентка мерзла. От Куликовой ощутимо веяло каким-то раздражением, желанием скрыться от всех, сделаться невидимой. Она, по словам медсестер, практически никогда не спускалась в зимний сад, гулять предпочитала в одиночестве, углубляясь в самые дальние углы парка. Ее никогда не видели разговаривающей по телефону, а пропуском, выписанным Матвеем для странной посетительницы, воспользовались всего единожды. Вокруг Куликовой словно был очерчен круг, преодолеть который никто не мог или не хотел. Или она не позволяла. К психологу она ходила, но всякий раз Евгений Михайлович жаловался на то, что никак не может прошибить блоки, тщательно выстраиваемые пациенткой во время беседы.

– У меня складывается впечатление, что психологию она знает куда лучше меня, а в теориях Фрейда и Юнга ориентируется быстрее, чем я обдумываю маршрут от клиники до дома, – сказал он как-то в ординаторской. – Какая-то мутная баба, вот что я вам скажу, и общаться мне с ней не то что неприятно – откровенно страшно. Вы видели, как она смотрит?

Матвей пожал плечами. Он ничего, кроме затравленности, во взгляде Куликовой не замечал, а вот Евгений Михайлович, похоже, заметил что-то еще.

– Нет, Матвей Иванович, вы как хотите, а я с ней работать отказываюсь, – заявил психолог однажды, прямо накануне очередной операции у Куликовой.

– Это еще почему? – удивился Матвей.

– Я чувствую, что она совершенно не та, за кого пытается себя выдать, но никак не могу уцепиться хоть за что-то, и это сводит меня с ума. Я спать перестал, – пожаловался Евгений Михайлович, открывая настежь окно, словно хотел вобрать в легкие побольше свежего воздуха.

– Это эмоции, Евгений Михайлович, и не мне вам объяснять, что мы не имеем на них права, когда дело касается наших пациентов. И потом – не постучишь же человеку по голове, как по арбузу, чтобы понять, хороший он или нет.

– А я бы с удовольствием постучал.

– Мне она тоже не особенно нравится, но выбора нет, человек обратился за помощью, мы обязаны эту помощь ему оказать.

– Да она не за помощью обратилась, могу голову прозакладывать! Она, как змея, кожу сменить с нашей помощью решила, потому что я чувствую – есть что-то, от чего она бежит! – воскликнул психолог, разворачиваясь от окна и гневно глядя на Матвея.

– Нас это не касается.

– Вот! Вот и Аделина Эдуардовна то же сказала!

– А зачем вы обсуждаете мою пациентку с Аделиной Эдуардовной? – удивился Матвей.

– Потому что я уже не знаю, в какие двери мне стучать, чтобы хоть кто-то задумался!