Платье королевы

Хизер выпрямилась. Уютное тепло чашки согревало руки.

– Не могу поверить… В голове не укладывается.

– Твоя мама рассказала, что случилось?

– Никакой драмы. Обычная простуда переросла в пневмонию. Да, ей было почти девяносто четыре, и люди не могут жить вечно. Только она казалась одной из тех, кто может.

– Понимаю. Те, кто пережил войну, как будто из чугуна отлиты.

Пропищал таймер духовки. Мишель выключила ее, вытащила поднос с маффинами и поставила рядом с плитой.

– Готово. Это последняя партия. Сейчас съезжу в магазин. Ты была в «Лоблоу» на Дандас-стрит?

– Да. Спасибо. Ой, дать тебе карту?

– Не нужно, потом разберемся. Сиди здесь и пей чай. Я позвоню Суни и все ей объясню. Чтобы тебе не пришлось опять пересказывать.

Подруга закрыла за собой входную дверь, и Хизер осталась в доме одна. Нужно подняться к себе, позвонить маме, полежать немного. Пусть Сеймур свернется калачиком рядом с ней и убаюкает своим мурлыканьем. Увы, что-то приковало ее к кухне, к жесткому деревянному стулу, к ароматам апельсина и пряностей, наполнявшим воздух.

С последнего визита к Нэн прошло две недели. Хизер собиралась приехать в прошлые выходные, но сама простудилась и не хотела заразить бабушку.

Две недели назад они пили чай, ели булочки сконы из шотландской пекарни, которую бабушка так любила, болтали о девяностолетнем юбилее королевы и суете вокруг него. Потом зазвонил телефон, и Марджи, подруга Нэн, напомнила ей, что урок тай-чи начнется через десять минут в комнате отдыха.

– Прости, милая, мне пора, – сказала Нэн. – А кажется, что буквально минуту посидели.

– Да, время пролетело незаметно. Я позвоню тебе через пару дней, хорошо?

Она крепко обняла бабушку, и Нэн, хотя и не любила проявлять чувства, обняла Хизер в ответ. Она всегда обнимала Хизер в ответ. И всегда ждала у своей двери, пока Хизер дойдет до лифта и пошлет ей воздушный поцелуй.

Она вошла в лифт и послала бабушке воздушный поцелуй, потом двери закрылись, и остаток дня Хизер посвятила делам, о которых теперь даже не вспомнить. Она попрощалась с Нэн, не зная, что больше они не увидятся, что у нее не будет возможности сказать столько важных слов.

Она не знала, что прощание окажется последним.

– 4 – Энн 10 марта 1947 г.

Энн проснулась еще до того, как в шесть часов прозвенел будильник. Она почти всегда открывала глаза за несколько минут до звонка. Чтобы не успеть передумать, она рывком сбросила с себя гору одеял и села, свесив ноги с кровати. Только тогда протянула руку и выключила будильник.

Энн поняла, что оставила тапочки на полу у кровати; обычно она не забывала засунуть их под одеяло перед сном. Скользнув ногами в ледяные тапочки, Энн невольно ахнула, хотя и была в теплых носках. Еще больше ее разочаровали клубы пара, вырывавшиеся изо рта вместе с дыханием.

Она надела халат, спустилась по лестнице и пошла в кухню, по пути забрав на крыльце бутылку молока – в ней звенели мелкие льдинки. Потом долго стояла перед раковиной, прежде чем включить воду. Затаив дыхание, Энн полностью повернула вентиль крана. Ничего. Трубы снова перемерзли.

Они с Милли научились всегда держать чайник полным, потому что хуже перемерзших труб может быть только отсутствие воды для чая. Энн вылила в миску немного воды, чтобы умыться и почистить зубы, поставила чайник на огонь и поспешила в туалет. Когда трубы перемерзли в первый раз, еще в январе, Милли принесла из магазина, где она работала, старинный ночной горшок. «Мистер Джолифф посадил в горшок папоротник, но растение давно погибло, и мне разрешили забрать его домой. Горшок, не засохший папоротник». Конечно, его не назовешь полноценной заменой настоящей уборной, и все же немного поступиться своим достоинством лучше, чем терпеть до самого Лондона.

Вернувшись на кухню, Энн вымыла руки водой из миски и вспомнила о завтраке. Нашедшейся горбушки черствого хлеба хватит только на два тонких ломтика, пусть они достаются Милли. Еще были остатки каши. Потребовалась всего минута, чтобы подогреть кашу, – даже чайник не успел закипеть. Не садясь за стол, Энн быстро расправилась с завтраком.

Засвистел чайник. Она залила кипятком чайные листья, которые заваривала уже дважды, и плеснула воды в кастрюлю и тарелку, из которой ела кашу. Пусть отмокает в раковине, пока Энн не вернется с работы. Чайные листья едва окрасили воду; похоже, большего от них ждать не приходилось. Энн добавила молока, и хотя вкус не стал намного лучше, горячая кружка по крайней мере грела руки.