Платформа

Я не стал целовать его в лоб, как мама целовала меня, – да и не дотянулся бы, такой он был высокий, – но мы обнялись, и я почувствовал его слезы на своей щеке. Я ощущал странную цельность. Я знаю точно, сколько времени мы так простояли.

А потом мы отошли друг от друга.

– Я хочу поговорить, Алеф. Не здесь.

Я уже несколько месяцев никуда, кроме Этажа, не ходил с какой-то конкретной целью. Если я чего-то хотел, мне это приносили. Но время от времени я прогуливался, просто блуждал по улицам и смотрел, как вокруг меня разгорается и угасает день, пересчитывая людей, окна, машины, вычисляя и сравнивая.

Был поздний вечер, и над нами ярко горели уличные люмы. Пеллонхорк постоянно оглядывался, часто останавливался, окунаясь в свет витрин, и несколько раз возвращался назад, хотя было ясно, что он не заблудился и не собирается ничего покупать. Я спросил, в чем дело, а он просто ответил:

– Ни в чем. Привычка.

В конечном итоге мы зашли в маленький бар «Питейная». Там играла громкая музыка, а владелец, похоже, знал Пеллонхорка; он проводил нас к угловому столику. Пеллонхорк сел спиной к стене, постучал пальцем по столу.

– Тебе было когда-нибудь интересно, зачем мы прилетели на Геенну, Алеф? Мама и я?

Неожиданно ко мне возвратилось пробужденное вопросом воспоминание. Я, не забывавший ничего, чуть это не позабыл.

– Я однажды тебя спрашивал, – ответил я. – Когда ты только прилетел.

Музыка продолжала играть. Ритм был стремительный – почти жужжание.

– Правда?

Он тогда побил меня за этот вопрос.

– Разве ты не помнишь? – спросил я.

– Нет, – сказал он, не глядя на меня.

– После того, как Лигат… ну, после этого я предполагал, что твой отец пытался вас обоих от него спрятать.

– Он меньше угрожал бы нам здесь. – Пеллонхорк постоянно озирался. Я нервничал.

Он продолжил:

– Мой отец кое-что со мной делал. Думаю, ты можешь себе представить.

У меня в голове замелькали картинки из порносферы. Я вспомнил первый раз, когда мы с Пеллонхорком в нее погрузились в кабинете моего отца, и сайты, которые он мне показывал. Может, он говорил об этом?

– И маму он тоже бил. – Он рассказывал об этом поразительно спокойным голосом. Я узнал в нем собственную манеру разговора. Меня поразило, что он построил свою модель самоконтроля на основе моей.

– Мама сказала, что заберет меня от него, – говорил Пеллонхорк. – Она была единственной, на кого он обращал внимание, Алеф. Она была ему нужна. Он позволил ей увезти меня на Геенну, только чтобы не потерять ее навсегда. – Его голос дрогнул. – Но теперь она умерла, а я вернулся к нему.

– А Мадлен ничего не может сделать?

Он бросил на меня презрительный взгляд.

– Мадлен всегда хотела, чтобы отец принадлежал только ей. Но теперь, после смерти мамы, она получает то, чего заслуживает. Ему нужна та, кого он сможет бить, а не только трахать и осыпать деньгами. Теперь она для него – всё.

Он говорил об этом так, словно это было естественно, словно я мог это понять.

– Она винит в этом меня. Орет на него, а он… – Пеллонхорк посмотрел прямо на меня. – Он не всегда вымещает злость на ней. Он знает, что тогда она сбежит.

В резком свете бара Пеллонхорк выглядел пустоглазым и больным. Он сказал:

– Мы должны что-то сделать.

– Это не так просто.

Он рассмеялся так громко, что несколько людей оглянулись, но тут же повернулись обратно. Пеллонхорк перешел от страха к смеху моментально, и я был в недоумении. Я и забыл, как быстро у него менялось настроение.

– Что? – спросил я.

– Конечно же, это не просто. Мой отец все-таки тот, кто он есть.

Наконец я понял, почему мы пришли именно в это место. Пеллонхорк устроил так, чтобы здесь было безопасно разговаривать.

– Что ты хочешь сделать? – спросил я.

Он внимательно посмотрел на меня, склонился так, чтобы музыка окружила нас коконом.

– Он, по сути, убил твоих родителей. Как думаешь, может, нам убить его?

Меня затошнило. До того я и не подозревал, как сильно боюсь Дрейма. Я увидел, как нелепы были мои мысли о выжидании. Понял, что никогда не осмелюсь сделать ничего, что бы ему навредило. Ребенком я боялся Пеллонхорка, но этот страх был ничем в сравнении с ужасом перед Итаном Дреймом. И самым странным в этом было то, что лично мне Дрейм ничего не сделал. Угроза просто существовала. Это была память о его лице на том маленьком мониторе в офисе отца и моей неспособности выключить его или сбежать и голосе Итана Дрейма, который говорил: «Я могу до тебя дотянуться».

– Нет, – сказал Пеллонхорк после недолгого молчания и вздохнул. – Мы не станем этого делать, Алеф. Не беспокойся. Но однажды я себя покажу. Я докажу ему, что стою больше, чем он думает. Тогда его отношение изменится. – Он улыбнулся: – Я снова стану его сыном и со временем, в свое время, унаследую его империю. Как насчет этого? С этим поможешь?

Мое сердце начало успокаиваться.

– Да. Да. Помогу.

– Хорошо. Я знал, что могу на тебя положиться. Знаешь что, Алеф?

– Что?

– У нас с тобой особая связь. У моего отца такая была с твоим, а у меня – с тобой.

Я вспомнил, к чему связь моего отца с Итаном Дреймом привела его и меня, хотя и понимал, что Пеллонхорк имел в виду не это.