Платонов тупик

— Я думала. Я много думала, пока тебя не было. Я очень тебя люблю, Юра, и жить без тебя не могу. Делай все, как тебе нужно, я мешать не буду, наоборот, буду помогать. Во всем, во всем!

Ох уж эта женская покорность! Уж лучше бы она обиделась, возмутилась как-то… Никакой гордости, никакого самолюбия.

Домой пришел, а тут новость: мать протянула ему телеграмму. «Дорогой Юрок приезжай скорее жду соскучилась Лора». Вспыхнул Юрка, уши, щеки запылали, будто кипятком ошпарили. «Глупая!.. Зачем она это сделала?..»

— Что это? — спросила мать.

— Да это так… Шутка…

— Не нравятся мне такие шутки, — сказала мать строго. — А Лизку куда? Заморочил голову девке, нам всем: мы тут роднимся, она бегает сюда уже как своя, а ты, значит, ту-ту, уехал — и как с гуся вода?

— Ну а что я, виноват? Разве я ее просил? Взяла и прислала. Пошутила. На одном курсе учимся…

— А как Лизка посмотрит на эту шутку?

— Тебя не поймешь: то ты дураком обозвала, а теперь заступаешься за нее? — удивился Юрка.

— Так дело-то вон куда зашло!

— Никуда оно не зашло, — с досадой отмахнулся Юрка. В нем вскипало какое-то негодование, возмущение — и Лизой, и Лорой, и матерью… И вообще он был раздражен всей этой обстановкой, неурядицей.

Накопившаяся гроза вскоре разрядилась, и весь заряд ее угодил конечно же в ничего не подозревавшую бедную Лизу.

Натахи дома не было, и Лиза сама хлопотала вокруг стола, весело щебетала, пыталась развеселить почему-то смурного Юрку:

— Сейчас мы тебя угостим оладушками! Сама пекла… Я ведь умею! Вот они какие — пышненькие да румяненькие! Сейчас сметанки к ним достану. — Она метнулась к холодильнику и вытащила оттуда пол-литровую банку, накрытую листком бумаги и обвязанную веревочкой. Лиза сняла бумагу и положила ее на уголок стола, чтобы снова ею же закрыть сметану.

Юрка взглянул на бумагу и вдруг побледнел: это было его письмо, которое он недавно прислал Лизе. Не веря еще своим глазам, он взял письмо, разгладил его ребром ладони, взглянул на Лизу.

Ах боже ж ты мой! Что же это делают с нами наши близкие? Нет чтобы собирать о нас каждую крупицу, как золотинку, и эту золотинку к золотинке складывать и беречь, беречь каждую вещь, каждую вещицу для истории, для потомства — нет, не делают этого. А ведь будут же потом искать, спорить, доказывать, выдвигать гипотезы, делать догадки и предположения, а попросту — выдумывать разные небылицы, вместо того чтобы сохранить эти простые реликвии. Нет, не делают этого почему-то. Более того, как нарочно, ничто не бережется, все уничтожается, с будущими реликвиями обращаются как с мусором. Ведь вот же на глазах какое кощунство, какое варварство сотворилось с Юркиным письмом! Какое невежество! Какое бескультурье! Вместо того чтобы это письмо завернуть в целлофан и положить в несгораемый ящик да записать бы о нем в дневнике, которые непременно должны завести все близкие и знакомые, чтобы записывать в эти дневники о нас все ценное (разумеется, только ценное, т. е. хорошее, положительно характеризующее нас, а не всякую там чушь, вроде той, как я струсил где-то или глупость сморозил, нет, только ценное), так она, эта необтесанная деревенская дура, накрыла им сметану! После чего письмо конечно же пойдет на помойку. Боже мой — на помойку?! А не употребляют ли наши письма для еще более худших нужд? Может, они висят на гвоздике в туалетной комнате и ждут своей очереди?! Ужас, ужас и еще раз ужас! Темнота, серость и невежество! И эти люди называются близкими?!

— Что?.. Что-нибудь случилось?.. — спросила растерянно Лиза.

— Письмо… Мое письмо… — сказал Юрка драматическим шепотом.

— Да, твое, — Лиза продолжала смущенно улыбаться, не понимая, в чем дело, почему Юрка вдруг так изменился.

— Мое письмо! — закричал он истерично. — Я в него душу вложил, а ты им банку со сметаной накрыла! Мое письмо!..

— Это не я, это мама… — сказала Лиза. — Не было, наверно, под рукой газеты, вот она и схватила… Ну и что тут такого? Я ведь его прочитала…

— Как «что тут такого»?! — свирепел Юрка. — Мое письмо! При чем тут мама? Я тебе писал. Хотя и мать тоже должна бы соображать… Но ты-то, ты-то! Мое письмо! Я в него душу вложил! — Он потряс письмом перед носом Лизы: — Ты что, в самом деле такая… дура? Верни все мои письма! Сейчас же!

— Вон они, лежат сверху, — кивнула она на открытую полку в буфете. Юрка сгреб письма, прикинул — все ли, но считать не стал, сунул в карман и ринулся в дверь.

— Юра, куда же ты?.. Подожди…

Но Юрка не услышал ее. И не видел он, как она потом плакала. А плакала она весь вечер и много-много дней, а может быть, даже и месяцев подряд…

На другой же день Юрка уехал. Уехал быстро, торопливо, воровски, с видом обиженного и непонятого. Уехал с мыслью никогда больше сюда не возвращаться.