Платонов тупик

А вот еще одна личность — Философ. Этот — где бы ни был, в какой компании, в какой обстановке ни находился — всегда думает, всегда в позе мыслителя. Даже за выпивкой. Возьмет стопку с намерением выпить, но на полпути ко рту рука вдруг остановится — он задумался и забыл, что хотел делать. И сидит в такой неестественной позе, как сомнамбула, пока кто-то не выведет его из этого состояния. А ведь всем же видно, что он нарочно так делает, нарочно ждет, когда на него обратят внимание. Говорит он только при полной тишине — и говорит всегда приблизительно так:

— Видите ли… Не все в мире однозначно, и поэтому нельзя говорить об этом оторванно. А если брать это в общем аспекте мироздания, где царит абсолютная гармония, хотя нам и кажется, что в мире много несовершенного, но кто-то же, какой-то же разум этим управляет?.. И вот эта гармония, это вечное стремление к совершенству, а все направлено именно в эту сторону… Отсюда и наша постоянная неудовлетворенность и постоянное стремление к добру. Добро, всеобщее, всемирное, стремление к всеобщему добру — вот что движет миром и вот что сделает мир совершенным. Но абсолютного совершенства, как вы сами понимаете, быть не может, а поэтому есть и будет только стремление к нему, и это стремление и есть вечный двигатель всего сущего…

Такая речь для Юркиного ума вовсе была непостижимой, как, впрочем, и для многих даже приверженцев этого «философа».

6

Учился Юрка всюду, за стенами института — тоже. Бывал на собраниях официальных и случайных, стремился попасть на любые семинары и совещания, проникал иногда на пирушки и застолья.

Однажды Юрку заприметил Горластый, стал учить уму-разуму:

— А ты что ж, братец, ни к какому берегу не причаливаешь? Думаешь всех хитрее быть? Думаешь, будешь обособленней — так и заметнее? Нет, братец! Так не проживешь. Надо примыкать к кому-нибудь. Один в поле не воин!

— Да я никак не пойму, не разберусь, где кто и кто за кем стоит, и кто что исповедует, — пожаловался Юрка Горластому доверительно. — То «славянофилы», то «леваки», то «правые», то какие-то «славянофобы». Один другого заглазно ругает, а встретятся — целуются?

Захохотал Горластый:

— Чудак ты, Чижиков! «Филы», «фобы»! Все это чепуха, оболочка, прикрытие. На самом деле есть группы. Группа такого-то, группа такого-то. Они захватывают ключевые позиции — в союзе, в издательствах, в журналах, поддерживают друг друга — издают, прославляют, двигают на премии. А ты «филы», «фобы»! Идет элементарная борьба за место на Парнасе. За хорошее место. Понял?

— А вы в какой группе? — простодушно спросил Юрка: мол, я хотел бы быть с вами, раз вы уж такой добрый ко мне.

Горластый снова захохотал:

— Ишь ты, так я тебе и открылся! А ни в какой! И во всех сразу!

— А разве так можно? Сами же говорите…

— Если сумеешь — можно!

«Скользкие какие-то они все, — думал Юрка. — Не схватишь, не зацепишься. Взял бы под свое крылышко — я бы служил ему верой и правдой». И он решил попытать счастья, ударить на жалостливую струну, которая не раз помогала ему в прошлом.

— Трудно мне, — сказал Юрка. — Я ведь из провинции, никого знакомых, один…

— Все мы из провинции!

— И сирота я…

— В каком смысле — сирота? Умственный, что ли, сирота? Не хватает шариков?

— Нет… Без отца рос…

— А-а!.. Ну, милый мой, все мы безотцовщины, тут ничего не попишешь: такова наша селяви.

Не понял Горластый Юрку, а может, сделал вид, что не понял — не взял его под свое крылышко. Но тем не менее Юрка всячески старался попадаться ему на глаза, ловил его взгляд, улыбался, кивал преданно, и тот замечал Юрку, покровительственно хлопал по плечу, спрашивал:

— Ну как, Чижиков, дела?

И тут Юрке хотелось сказать Горластому сразу очень много: пожаловаться, что он одинок, что с творчеством дело идет туго и, главное, в подтексте, — что он очень нуждается в покровительстве сильного, которому он был бы по-собачьи предан, был бы рабом, слугой, телохранителем. Вплоть до того, что сопровождал бы в баню и там тер бы ему спину…

Обо всем этом Юрке хотелось сказать Горластому, но выпалить все сразу одним духом было невозможно, слова застревали в горле, и он лишь с трудом выдыхал:

— Да… Ничего…

— «Ничего», — передразнивал его Горластый. — Ничего — это пустое место, братец! Бунтуй, Юрка! Бунтуй! — напутствовал его Горластый. — Ты должен быть бунтарем! Какой же это поэт, если он не бунтарь? Э-э!

— А против чего бунтовать? — простодушно спрашивал Юрка.

— А против чего хочешь! — Горластый, довольный своей глубокомысленной тирадой, широко раскрывал глаза, обводил победоносным взглядом окружающих, тут же забывал о Юрке и оборачивался уже к другому — такому же — своему обожателю: — Бунтовать, братцы, надо! Ну, не в том смысле, конечно… Не идти и звать к забастовке, — спохватывался он. — Нет! В душе у тебя бунт должон быть! В душе! Душа должна бунтовать! А вы?.. Ладно… Кто сегодня богатый? Пошли по сто граммушечек тяпнем…