Платонов тупик

Сначала, правда, они опасливо косились на его творения, помалкивали, оглядываясь друг на друга. Начинать ругать? Опасно быть первым: вдруг потом окажется, что это что-то стоящее, вдруг кому-то понравится? Хвалить? Тоже — как бы не влипнуть раньше времени, а с другой стороны, и в хвосте оказаться не очень-то приглядно. Вот они осторожно и пробовали Чижикова, как незнакомую ягоду: клали на язык, гоняли во рту, боясь раскусить, словно ампулу с ядом. Потом каким-то образом пронюхали: кто-то раскусил — и ничего, жив остался, но и вкуса какого-то особого не ощутил. Тут стали понемножку и другие покусывать его, жевать — ничего, не смертельно. А в неурожайное время за неимением другого его можно выдать даже за какую-то свежинку. И, не придумав ничего оригинального, они подхватили не только Чижиковы стихи, но и его теоретическое обоснование своих опусов. К тому же вспыхнула очередная кампания заботы о молодых — и пошло-поехало! Пошла писать губерния! Наперегонки, кто кого переплюнет. До того дописались, что порой стали забывать, о чем спор, о ком, только и знают, что друг друга либо хвалят да цитируют, либо ругают да опять же — цитируют.

Чижиков познал тогда опьяняющий дурман славы и сам уже стал верить, будто и впрямь представляет из себя что-то особенное. И надеялся, что это будет длиться вечно. Но шумиха оказалась очень скоротечной. Подбросить бы в затухающий костер какого-нибудь хвороста, но и хвороста у Чижикова уже никакого не было…

И вот он сидит на мели. «Хотя бы новый «Метроном» кто-либо придумал, нет, молчат, притихли. И Воздвиженского нет, слух прошел, будто он уехал в Америку читать лекции по литературе да там и остался…»

«Скорее бы кончалась эта женитьбенная канитель, завершились бы ее процедуры, все формальности», — досадовал он.

12

В долгожданный для Чижикова день регистрации брака Даная встала рано. Он тоже проснулся, но не спешил покидать постель — лежал, думал, а вернее — успокаивал себя, собирался с силами, как солдат перед решительным броском на вражескую амбразуру. Даная тоже к этому торжественному акту готовилась всерьез: она принялась в последний раз примерять платья, костюмы, парики. Платья она тут же забраковала — немодны, остановилась на костюме: черные в обтяжку брючки, зауженные книзу до предела, белый, из верблюжьей шерсти френчик и черные туфли на шпильках. Парик выбрала «под мальчишку»: сзади короткая стрижка, сходящая к затылку на нет, спереди пышно взбитая шевелюра, слегка нависающая волной над открытым лбом. Уши тоже открыты, и в них красными огоньками светились крошечные рубиновые клипсы. Может быть, прическа была и не очень «под мальчишку», но что-то юное, по-мальчишески наивно-задорное появилось в ее облике. Когда Чижиков поднялся и увидел Данаю, он не сразу даже узнал ее. «Боже мой, какая она красивая! Неужели она всерьез меня любит? Почему?.. За что?..»

— Ты сменила прическу? — с трудом сообразил он о причине ее преображения. — Когда успела?

«Нет, парик сменила», — хотела сказать она, но промолчала и лишь загадочно улыбнулась. Крутнулась перед ним, встала к нему вполоборота — ей казалось, что в этом наряде, именно при такой стойке она выглядит особенно выигрышно. Спросила:

— Тебе не нравится прическа?

— Что ты! Просто непривычно.

— Хорошо, правда? Собирайся, милый, нам нельзя опаздывать.

— Да! — бодро согласился он с ней и, направляясь в ванную, пропел: — Что день грядущий мне готовит?..

— Узы Гименея, — быстро сказала она. — И пир! Свадебный пир.

— Значит, все-таки узы?..

— Узы, милый, узы… У тебя еще два часа есть на раздумье. Можешь отказаться.

— Нет уж, не будем людей смешить. Пусть будут узы, я согласен: они все-таки Гименеевы, а значит — твои. А ты мне нравишься.

— И только?

— Нет, даже больше, — люблю!

— Спасибо.

— Надеюсь, что узы не будут очень…

— Не будут, не будут!.. Поторопись только.

Милые влюбленные болтали, стараясь спрятать за словесной завесой неловкость, которую они оба испытывали перед публичным признанием своих отношений.

Не прошло и часа, как свадебный кортеж из одного «жигуленка» выехал из ворот. По пути экипаж его удвоился за счет свидетелей, и в таком составе он подкатил к загсу. Чижиков в свидетели пригласил губошлепистого Доцента, а Даная — знакомую продавщицу из отдела готового платья ближайшего универмага.

Процедура бракосочетания прошла спокойно — по наторенной схеме: молодые обменялись кольцами, расписались в книге, в паспортах им пришлепнули большие, на полстраницы, фиолетовые штемпели, вручили свидетельство и сыграли марш Мендельсона. В другом зале за заранее оплаченную сумму им раскрыли бутылку шампанского, и они, стоя, тихо чокнулись и принялись медленно пить. Правда, медленно цедили шампанское только трое, Доцент же сразу вылил весь фужер в широко открытый рот, искристая жидкость только квакнула, как в умывальной раковине, сам он крякнул смачно и, вытирая большой ладонью губы, сказал:

— Ну вот, Юрий, а ты боялся! Женился — и ничего.

— Он боялся? — подхватила Даная. — Нет, Юра не боялся, он просто очень стеснительный.