Платонов тупик

— Ну, ты же понимаешь — это черновик. Я спешил записать мысль и совсем не правил, над фразой, над языком почти не работал. Теперь-то только и начнется работа, — вздохнул он. — Каторжный труд, скажу я тебе, писать прозу. Стихи все-таки легче, там пришла мысль, появилось вдохновение, минута — и все на бумаге. А тут столько времени надо держать мысль, вдохновение, тональность вещи, столько времени носить все это в себе и не растерять. Ужас!

— Да, да… — соглашалась с ним Даная. — Да, милый…

— Поздравляю вас с победой, Юрий Иванович, — сказал Говорушкин. — Знал бы — не такое приготовили бы по такому случаю. Ой, как бы не пригорело! — И он кинулся на кухню.

— Поздравляю, милый, — Даная поцеловала его в щеку.

— Спасибо, — скромно ответил он. — Теперь пойдет самое трудное — отделка, отбелка… Язык… Но это приятная работа!

Однако Чижиков недолго работал над языком и не сильно мучился над фразой — тем более что они были отбелены до него. Он лишь для вида подержал рукопись на столе еще около месяца, полистал ее от нечего делать, а потом отдал машинистке на перепечатку.

И все, джинн был выпущен на волю и пошел гулять по литературным закоулкам и дебрям. Слух о том, что Чижиков написал исторический роман, да притом — хороший, распространился с быстротой самой невероятной небылицы. Этот слух прежде всего поверг в уныние редакторов: «Наверняка сварганил какую-то галиматью, — думали они, — а печатать придется, хвалить придется: уже хлопочут о нем и Филипп Филиппович, и даже сам Никанор. Носятся с этим Чижиковым, как дурни с писаной торбой. Курочка еще в гнезде, а они уже со сковородками бегают». Но когда роман стали читать, сомнения сменились удивлением, и Чижиков стал быстро расти в глазах и читателей, и писателей, а главное — редакторов.

Понес он рукопись в один журнал, там ее прочитали, понравилась, и сдали в набор — в очередной номер. Понес в другой — та же история, и роман пошел публиковаться вопреки всем правилам сразу в двух журналах. По этому случаю, предвидя законные упреки, Чижиков придумал для себя оправдывающую формулу: «Писатель пишет и хочет, чтобы его читали как можно больше. Вот и пусть читают. Это естественно».

Понес рукопись в издательство, и тут без осечки: нашли в плане свободную «дырку» и запустили книгу в производство.

Видя такое триумфальное шествие чижиковской рукописи, издания потоньше — еженедельники разные и ежемесячники — пустились наперегонки печатать главы, отрывки, куски из этого романа.

Разумеется, в такой обстановке находилось в боевой готовности номер один и недреманное око критики. Не успели лечь на стол редакторов первые оттиски гранок и версток, как их тут же растащили строгие судьи от литературы и принялись строчить хвалебные рецензии, которые и запестрели в газетах прежде, чем появились сигнальные экземпляры журналов.

Как нарочно (а может быть, и в самом деле нарочно?) под этот шум-бум незаметно подкатил срок выдвигать кандидатов на премию. И Чижиков одним из первых оказался среди этих кандидатов — свалился туда как-то естественно и просто, а главное — быстро, так быстро, что никто и опомниться не успел, а тем более — усомниться. Ну а раз попал в такие кандидаты, его снова принялись хвалить, теперь уже пошла гулять новая волна — под маркой обсуждения кандидатов в лауреаты.

И все видели: обсуждай не обсуждай, а Чижиков уже там, на коне! Так оно и вышло: несмотря на большущую многолетнюю очередь, он получил премию без особых усилий и почти без нажима на неподкупное жюри. Теперь, как и водится после премии, у Чижикова началась полоса новых забот — знай считай издания и переиздания, издания и переиздания. Но справедливости ради должен сказать, что роман «Малюта Скуратов» стоил того. Другое дело — автор… Не тот, настоящий, а этот, поддельный, Чижиков…

Этот от столь неожиданной большой славы даже сгорбился, будто свалилась на него непосильная ноша, которую он ни нести не способен, ни сбросить не в силах. Она так придавила его, что он весь как-то странно перекосился. Рот искривился, и вокруг него обозначились морщинки, придававшие лицу высокомерное выражение. Тонкие губы были брезгливо сжаты. Маленькие глазки еще больше запали в свои глубокие ямки, будто стыдились смотреть открыто на людей, и поблескивали оттуда сердито, злобно, даже когда Чижиков улыбался. А улыбался он теперь постоянно, делал вид довольного и добродушного человека, участливого и чуткого. Но на деле был зол и нетерпим, мстил за малейшую критику в свой адрес, даже не то что за критику, а просто за какой-нибудь невинный отзыв о нем, который почему-то придется ему не по нраву.